Подставил к антресолям стул и, нетвердо стоя на ногах, взгромоздился на него. Плафон находился глубоко в недрах подпотолочной конструкции, располагаемой строителями в советские времена обычно в коридоре. Пришлось выгребать оттуда всякие коробки и прочую утварь, преграждавщую доступ к вожделенному плафону. Но он, зараза, был далеко. Ребята подсадили меня, и я втянулся почти во весь рост внутрь антресолей. Наконец, руки ухватили нужную коробку, но назад пятиться оказалось невозможным. Пьяные друзья также не могли ничего поделать, так как стоять на шатких стульях и тянуть на себя 70 килограммов живого дергающегося тела оказалось весьма несподручно. В этот момент открывается входная дверь, предоставляя взорам предков картину маслом: в квартире стоит дым коромыслом, ревёт музыка, хохот, шум, гам, коридор заставлен коробками. На стульях стоят два парня и тянут кого-то за ноги из антресолей. Завидев взрослых хозяев жилища, ребята тут же бросили бесполезное занятие.
– Кто там? – Отец испепеляющим взглядом прожёг парней.
– Лёха, – потупились друзья.
– Какой Лёха? – не поняла мать. И тут смутная догадка вытянула лица переглянувшихся родителей.
– И что он там делает?
Тем временем я, не видя и не слыша, что пришли мама с папой, ругался и нецензурно поливал своих товарищей, прекративших тягловые усилия.
– Ну-ка помогите мне. – Отец принёс из комнаты третий стул. Общими усилиями меня вскоре вытащили на свет Божий. Грязный от пыли, с перевязанной головой, с плафоном в руках и еле вяжущий лыко сын предстал пред родителями во всей красе.
Больше всего их расстроил не разбитый плафон, а разбитая голова, виной чему стало очередное злоупотребление горячительным. Разговор об этом занял всё следующее утро. Стоило бы, наверное, предкам всыпать мне по первое число и поподчивать ремнём. Но мама с папой были продвинутыми и считали, что это не педагогично и ничего не даст, а только отдалит сына от них. В шестнадцать лет физическое воздействие бесполезно, раньше надо было. Но раньше я не пил, был послушным (по крайней мере, дома) мальчиком и особого повода для «жестокого обращения с детьми» не давал. Один раз, правда, когда я ещё ходил в детский сад, отец выпорол меня ремешком за то, что я украл у одного мальчика в группе пистолетик, а папе сказал, что нашёл на улице. Факт кражи и моя ложь выяснились на следующий день. Спасибо, папа, что вместо интеллигентских и слюнтяйских «ай-яй-яй» и «как нехорошо» ты всыпал мне как следует. Это было такое яркое впечатление, когда я увидел своего доброго, заботливого, всегда мягкого со мной отца таким разъярённым, что мне стало очень страшно. С тех пор я не только не мог допустить мысли о присвоении чужого, но и косо посмотреть на кем-то потерянную или оставленную вещь. Даже на бесхозно валяющийся на улице кошелёк, хотя в тот момент, может быть, и нуждался в деньгах.