бывает
на самом деле? Увы, никак, если речь о внешнем мире: врожденная гибкость слов, их природная приблизительность в отношении к смыслам создает между ними люфт содержания, зазор, куда запросто протиснутся и неточность, и неправда, и ложь. Не будешь же, в самом деле, изъясняться в журналистике или литературе научными однозначными терминами.
Но мне кажется, в красивом доме, выстроенном из слов, должна существовать лазейка в подполье сути – не окружающего, а внутричеловеческого мира, ведущая тебя (меня) к тебе (ко мне) самому. Или, как любят выражаться философы, к «Я».
Ох, какая, наверно, занятная штука – понять, познать, что на самом деле есть… я! Здесь наверняка бесполезен мозговой штурм крепости здравого смысла. Слова, троянские кони очевидности, а то и тривиальности, заведут в дебри софизмов и представят замороченному рассудку «беспристрастную» картину: «Я и Среда». И не подкопаешься!
Как нелюбимы мной – из-за невинного по большей части вранья – большинство мемуаров, в том числе и моих собственных воспоминаний. Именно воспоминаний – пусть порой и очень незаурядных, даже великих людей. Они как бы свидетельствуют о правде, на самом деле воспроизводя картины из собственной памяти, к тому же обрисованные неоднозначными, скорее всего обманными, точнее – приблизительными словами. По сравнению с таким «документализмом» выдуманный рассказ маститого или, напротив, начинающего беллетриста, создающих новорожденную «другую реальность», – истинная подлинность, еще не преломившаяся ни в чьем субъективном восприятии.
…Да, не штурм, а осада – вот, может быть, более верный путь для затеи под девизом «В незримом мире смысла». Мой «план Барбароссы» заключается в следующем.
В хаотичном порядке, как возникает в памяти (то есть в беспорядке), я излагаю нечто происшедшее в моей (а значит, и нашей с Галиной) жизни, по возможности безоценочно, без разбора важности, интересности, причинности, влиянии на что-либо последующее (минувшее) и т.д. И, может быть, отсутствие просматриваемой разумом цели оградит от соблазна «поддавков», невольного отбора «выигрышных» эпизодов, их выстраивания в плановой логике и т.п.
И тогда, как знать, свободная от авторского или редакторского замысла, вообще от сознательной закономерности мозаика случаев, наблюдений вдруг представит… что? Может быть – пусть приблизительную, но с надеждой на «как есть» личность мемуариста? Или прояснит некоторые пружины жизнедеятельности? Например: какие силы соединяли в чем-то разные сущности – меня и Галю? А какие – работали на разрыв, однако не смогли преодолеть случившуюся спайку.