– А расскажи, братец, что он делает день-деньской?
– Больно прилежит к книгам – батюшка послал ему азбучник да Апокалипсис.
– Часто гляжу я, Федя, на его рисованный лик[2] – куда же он сам-то супротив его пригожее да краше.
– Вот то же, Аксюша, и он про твой лик сказывает… Заболтался я с тобой, как бы не опоздать к выходу, батюшка прогневается, да и тебе пора…
По уходе брата царевна торопилась в темные переходы, чтобы оттуда следить за королевичем. Иоанн уже знал от Федора, что она тут, близко, и видит его, и сам глазами отыскивал ее, и много говорили эти молчаливые взгляды.
Хорошее время они переживали! Оба были веселы, любимы, молоды, здоровы и с нетерпением ждали свадьбы.
Но не всегда одни только веселые разговоры велись между братом и сестрой. Часто в их мир врывалась внешняя жизнь и на время затуманивала их счастье.
– Сестрица, сестрица, ведомо ли тебе, знамо ли, что твоя сенная девушка Феклуша…
– Говори скорее, братец! Я сегодня еще допытывала, чего Феклуша несколько дней не приходит, особливо в такое горячее страдное время…
– Да она померла, а тебе не велено сказывать… Тоже твоя верховая боярыня Рукавишникова…
– Ох, господи, моей доброй Настасьи не стало!
– Да, сестрица, вокруг мрут, куда ни поглядишь! Вот тоже мой любимый ключарь…
Тут мамушка догадывалась по опечаленным лицам, что ведутся разговоры нежеланные, и тотчас старалась развлечь:
– Чтой-то вы, девоньки, приумолкли? Знать, величать заленились аль песни все спеты?
И, побуждаемые мамушкой, девушки сначала неохотно затягивали величание, но потом сами увлекались и весело раздавалось:
Сокол летит из улицы,
Соколинка из проулочка,
Слеталися, целовалися,
Сизым крыльям обнималися…
Не всегда так легко удавалось развлечь царевну. Раз мамушка и сенная боярыня были очень рассержены поступком Марфуши, одной из любимиц царевны.
Неожиданно для всех вбежала она в мастерскую и заголосила:
– Не стало моего ясного сокола, умер мой ненаглядный, закрылися его ласковые глазыньки, подкосилися резвые ноженьки!..
Все были озадачены, окружили плачущую девушку, а мамушка стала сердито ее прогонять:
– Ступай, ступай, непутевая! Аль забыла, в чьи хоромы залетела? Аль не ведаешь, что строго заказано от больных ходить сюда?
– Оставь Марфушу, мамушка, пускай поведает свое горе, – говорила сквозь слезы Ксения.