– Нет, нет, – решительно возразила Дерош, – мы так ее, чего доброго, убьем, и плакали все мои денежки!
Проект был оставлен, и наши воители решили подкрепить свои силы. Шампанское полилось рекой, пирожные и трюфеля сделали свое дело: Дельмонс снова бросила вызов своему победителю. Жюстине, приговоренной к тем же трудам, пришлось снова вкладывать клинок в ножны. Надо было видеть, с каким трудом, с каким отвращением выполняла она возложенные на нее обязанности! Но теперь ей пришлось добавить к ним еще одну: распутница захотела, чтобы на этот раз клитор ей щекотала Жюстина. Дерош должна была взять Жюстину за руку и направлять ее, но робкая неумелость возмутила распалившуюся Дельмонс.
– Ты, ты займись мною, Дерош! – закричала она, – Развращать невинность – это утеха лишь для сознания, а в деле ее неумелость ни черта не стоит. Особенно для меня, которую могут утомить только пальцы десяти Сафо и члены десяти Гераклов!
Второй сеанс, как и первый, окончился обильными возлияниями на жертвенник Венеры. Дельмонс приводила себя в порядок, кавалер ее отправился восвояси, а Дерош, накинув мантильку, извинилась перед подругой – назначенное с Дю-буром свидание мешает ей остаться в такой славной компании. Госпожа Дельмонс на несколько мгновений погрузилась в раздумье.
– Дерош, – произнесла она затем, – чем больше я распутничаю, тем сильнее мне хочется чего-то новенького. Послушай, а что, если ты возьмешь меня с собой к Дюбуру? Мне охота посмотреть, что выдумает старый козел, чтобы разжечь нашу соплячку. Если ему понадобится моя помощь, за мной дело не станет: ты ведь знаешь, что мне приходилось встречаться с такими старцами и я распалить их умела не хуже Агнессы. И очень часто они предпочитали мои прелести более свежим. Искусство здесь значит очень много, и я заставляла их расплескать свою чашу быстрее, чем это сделала бы сама Геба.
– Что ж, это вполне возможно, – отвечала Дерош, – Я хорошо знаю своего старичка и думаю, он не будет в обиде, если вместо одной дамы я ему доставлю двух. Едем!
Фиакр был подан. Трепеща от страха, Жюстина села первой, и экипаж двинулся в путь.
Дюбур был в одиночестве. Он встретил визитеров в еще более сумрачном настроении, чем накануне: угрюмая подозрительность, грубая животная страсть, жестокость – все это отражалось в его глазах.