– Доброе дело ты замыслил, молодец. Да нелегко свершить его удачно. Догонят вас ляхи, перерубят всех…
– А я тайный ход нашел, князь-воевода. Мне старцы показали – у Сушильной башни. И неведомо будет ляхам, как мы из обители выйдем и как вспять уйдем…
– Попытай, молодец, счастья… Только обождать надо: чай, скоро ляхи на приступ пойдут – тогда мне все добрые воины понадобятся… Ты, что ль, у Красных ворот стоишь?
– Там, воевода. И молодцев удалых я подобрал…
Не пришлось воеводе с Ананием беседу до конца довести. С Водяной башни послышались громкие крики, на стенах – видно было – народ заметался…
– Воевода! – подбежал к князю Долгорукому стрелецкий сотник. – Пушку у нас подбили! Поранили многих.
Кинулся князь Григорий Борисович в то место, где беда стряслась. Поспешили за ним и другие воины.
Всему виной опять была Трещера… Так из нее метко ядро пустили, что оно смяло медное жерло у лучшей обительской пушки, что палила в ляхов с Водяной башни. Потом отскочило ядро и поранило трех пушкарей; Меркурию Айгустову тоже ногу задело… Оробели непривычные воины…
– Эй, чего всполошились! – загремел воевода, взбираясь на башню. – Тащите другую пушку со стены боковой. А эту, негодную, вниз сбросьте!
Закипела работа. И тут богатырская сила Анания Селевина кстати пришлась. Один-одинешенек подпер он новую пушку на крутой, узкой лестнице могучим плечом и наверх двинул. А там уж подхватили ее десятки ловких рук – и опять, как прежде, зачернело грозною пастью медное жерло, глядя на ляхов.
Ляхи тоже не дремали… Видно было с башни, как громоздили они на свои окопы все новые и новые туры, как подвозили и ставили все новые и новые пушки и пищали. Гуще и чаще забелели клубы порохового дыма, белым поясом охватившего стены. Гром выстрелов не прерывался ни на миг. Уже едва слышны были из-за него колокола обительские…
Жутко пришлось стрельцам, богомольцам и послушникам. Робкие убегали со стен, не слушаясь начальников; кое-где и рук недоставало для пальбы… А на дворах монастырских стон и плач стоял. С испугу падали без памяти молодые и старухи, дети криком кричали, думая, что убили их сестер и матерей…
Пуще всех оробел в этот злой час Оська Селевин. На его долю досталось нехитрое дело: подавал он главному пушкарю ядра, что кучкой были сложены за каменным уступом на стене, близ Водяной башни. Онемел, оглох, обеспамятовал он от страха; кричат ему, чтобы ядра давал, а он с головой за уступ схоронился – ни с места!