— Я подняла подшивки старых газет. Мне очень жаль, что твой
отец...
Вот теперь Зорьян разозлился. Понимал, что накатило на пустом
месте — странно было бы, если бы Вероника не ознакомилась с
историей, в свое время прогремевшей на весь район. Он давно уже
привык не реагировать на шепотки за спиной и попытки выразить
сочувствие. А сегодня вдруг взбесило.
Вероника была слишком чистенькой, обитавшей в замке с башенками
— папаша Домбровский сумел прогнуть деревенскую реальность,
пропитанную навозом и волчеягодной бражкой. Зорьян не нуждался в
жалости, выплеснувшейся через окошко райского мирка.
— Избавь меня от оценочных суждений, — сухо сказал он. — В моей
биографии нет ничего удивительного. В деревнях все бухают, если ты
вдруг не знала.
— Дурой меня не выставляй, — Вероника помрачнела, отступила,
освобождая дорогу. — Я здешняя. Отец с хутора, мать — из деревни в
пятидесяти километрах от райцентра. Я знаю, как здесь бухают. Мой
отец — трезвенник, которого в музее показывать можно. А почти всю
родню по лисьей линии бражка в могилу свела. Мать допилась до
потери памяти, когда мне было четырнадцать. Она выгоняла из дома то
меня, то отца, являлась в гимназию, требовала, чтобы ей отдали
дочку-первоклассницу. Вызывала полицию. Дралась. Писала жалобы в
прокуратуру. В общем, после развода я осталась с отцом. И уже
десять лет срываюсь с любого места по звонку врача — есть периоды,
когда мать понимает, что к ней приехала я, поддается на уговоры и
ложится в клинику добровольно.
Злость исчезла, словно Зорьяна окатили ведром ледяной воды. Он
чувствовал, что Вероника не врет. Восприятие снова обострилось —
как во дворе замка, возле грузовичка. Происходило что-то странное.
Нить волчьей заинтересованности обвила бусину доверия, которую
Вероника поднесла на открытой ладони — в знак мира. Из этой основы
могло сплестись что угодно: ловец снов, абажур для семейной спальни
или даже колыбель для волчат. А могла получиться крепкая удавка,
которую Вероника затянет на его шее и рассмеется.
Зорьян прошел в кухню, выдернул из розетки зарядное устройство,
подхватывая повисший на проводе телефон. Подгнившие ступеньки
крыльца заскрипели под ногами. Страх оказаться на поводке гнал
прочь. Нить заинтересованности приказывала вернуться. Хватило бы
оклика — Зорьян бы просто не смог выйти за калитку.