— Я все ем.
— Я тоже, — отозвался Зорьян. — Хлебодарная миловала, поперек
горла ничего не встает. Творожное люблю. Хоть пироги с творогом,
хоть вареники
— Принесу ватрушки, — пообещал Цветан. — Жена иногда ватрушки
печет, попрошу сделать.
— Ватрушки обожаю, — признался Мохито. — У нас в кафетерии рядом
с общагой по четвергам ватрушки бывают. Если успеваю — забираю
целую коробку. Я их в сгущенку макаю. Да и без сгущенки — хоть на
завтрак, обед и ужин.
Под неспешный разговор и обсуждение выпечки они выдраили обе
статуи. Скрутки затлели, разогревая чаши. Цветан отступил на пару
шагов, поклонился сначала Хлебодарной, затем Камулу. Мохито и
Зорьян — наоборот. Волк-то понятно почему, а Мохито и этим
отличался от сородичей. Медведи обычно приносили к алтарю
Хлебодарной кусочек сотового меда, чтобы липкая сладость растеклась
по дну чаши. Считалось, что медовая дань вернется толстым слоем
осеннего жира и подарит спокойный сытый сон. Мохито, как и
большинство городских медведей, живших бок о бок с людьми, лисами и
волками, в спячку не впадал. Не он один — многие без зимнего сна
обходились. Работали на заводах и фабриках, магазины держали,
некоторые спортом занимались — медвежья сборная получала охапки
медалей на Олимпиадах. Это не мешало им просить заступничества у
Хлебодарной, отодвигая волчьего бога охоты на второй план. А Мохито
со времен военного училища привык сжигать перед статуей Камула
стружку вяленого мяса, переплетенную с травами, а о медовом
подношении попросту забывал. И время выделить никогда не
получалось: два летних медвежьих праздника совпадали с неделей
Преломления Хлеба, в эти дни загрузка по службе была такая, что не
до меда и пряников — выспаться бы, чтобы руки не дрожали. А
пещерные сородичи этого то ли не понимали, то ли демонстративно не
хотели понимать. И когда он впервые попытался познакомиться с
медведицей, альфы из городской общины сообщили ему, что никто из
порядочных пещерниц не будет якшаться с полицейским-безбожником, и
если он еще раз запятнает чью-то честь разговором, его так
отделают, что в закрытом гробу хоронить придется.
Была бы дальняя родня, замолвившая словечко, может быть, как-то
и удалось влиться в городскую общину. Но Мохито и в этом не
повезло. Его мать была короткомордой гризли, сезонной работницей на
лососевых промыслах. Почему она ушла из общины, порвала все связи с
семьей — Мохито было неведомо. Отец, белый медведь, возле жены
долго не задержался. Кем он работал, почему прожил пять лет в
портовом городишке, а потом исчез, осталось тайной, покрытой
мраком. От матери Мохито досталась бурая шерсть, от отца — любовь к
рыбе, холодному душу и умеренная потребность в спячке.