– Прости меня, Саш, – ни всхлипов, ни рыданий. Слезы, оставляя дорожки, текли по щекам, скатывались с подбородка и исчезали в тонкой английской шерсти свитера.
– Меня теперь зовут Анри Дю Труа, я гражданин Французской республики. Саша Свечкин умер тогда, когда получил твое письмо в три строки, – он грустно улыбнулся.
– О чем ты? – она не могла до конца понять смысл его слов, мешали эмоции. Он – француз? Но как?
– Я говорю, что твой знакомый умер. Саши Свечкина больше нет. Сечешь? – он подкурил сигарету.
Мила поежилась от холода его глаз, слезы прекратились так же внезапно, как и начались. Если бы при встрече он раскрыл объятия, она бы кинулась ему на шею; если бы он ее оскорбил, она бы ушла. Он же смотрел на нее как на чужую, и в его взгляде не было ни любви, ни ненависти, ни обиды, ни радости встречи. Там не было ничего кроме холода. Чужой. Он стал чужим, и она это прекрасно поняла. Она удивлялась таким переменам, помня его пылким влюбленным, счастливым мальчишкой. Сейчас же перед ней сидел жесткий мужик, ледяной и мрачный. Вроде он, но и не он вовсе.
– Но это же ты… – она не верила такому холоду.
– Я? Я даже внешне не похож на того паренька, каким был когда-то. Тогда во мне насчитывалось больше ста килограмм мышц, сейчас же едва восемьдесят наберется, и то костей да сухожилий. Тогда я был совсем мальчишка, сейчас уже виски седеть начали. Тогда я верил в радость жизни, теперь от этой «радости» ранние морщины на лице…. Я уже не я.
Недолгая пауза.
– Так ты серьезно француз? – Мила поняла, что продолжать тему бессмысленно. Она успокоилась, и теперь наблюдала за Александром с любопытством и какой-то тихой радостью, наверное, возникшей от неожиданности встречи.
– Да. Теперь.
– Но как?
– Дали гражданство.
– А шрам? Война?
– Она самая…. Но не будем об этом, ни к чему.
– Ты такой красивый… – она чуть прикрыла глаза.
– Спасибо. Жалеешь о чем-то? – голос отдал сарказмом. Он встретил ее взгляд.
– Нет… просто… – она стушевалась.
– Вот и хорошо, что не жалеешь. Говорят, если долго смотреть в бездну, она сама начинает смотреть на тебя. То же самое и с прошлым. Оно затягивает. Если постоянно оборачиваться, будешь спотыкаться, – он закурил.
– Мудро, – грусть в нотках. – Женат?
– Нет. И некогда было – я военный. Десять лет на службе республики, – Александр понимал, что все еще небезразличен Миле; конечно, не так как тогда, но все же оставалась какая-то нежность и привязанность к нему. К нему ли? Или же к тем годам? Один только Бог знает женское сердце. Именно поэтому Свечкин и не гнал ее, жалея. Он видел раскаяние и душевную боль, с которой задавались вопросы.