Свет в зале тускнеет, двери со стуком закрываются. Учителя встают на страже по обе стороны от выхода, словно собираются предотвратить мятеж. На сцену поднимается директор Тернер, и ее озаряют огни.
Трибуна, микрофон, прочее – все это красиво, конечно, но Эне Тернер все это не нужно. Наша директриса – в прошлом военный летчик, лет тридцати пяти, в жемчугах, со свирепым взглядом сторожевой собаки и столь же свирепым лающим голосом. Каждый раз, когда она открывает рот, вокруг у всех, кому еще нет двадцати, начинается приступ паники.
Директриса кашлянула, прочищая горло, и в актовом зале мгновенно воцарилась тишина.
– Добрый день, – обращается она к аудитории.
Как ни странно, выглядит она расстроенной. Я говорю «как ни странно», потому что обычно лицо у Тернер каменное: она уже давно убедила всю школу, что не способна на проявление каких-либо чувств.
Эна Тернер кладет руки перед собой на кафедру, переплетает пальцы.
– Преподаватели и учащиеся, я пригласила вас на это собрание, чтобы обсудить серьезную проблему, с которой столкнулась администрация школы.
– Ого, похоже, будет интересно, – шепчу я Джунипер, потирая руки. – Думаешь, они поймали того, кто гадит в старом крыле на третьем этаже?
Джунипер улыбается, и тут Тернер произносит:
– Нам стало известно, что у одного из преподавателей старших классов роман с кем-то из учащихся.
Я тупо моргаю, с трудом осмысливая услышанное.
Искоса смотрю на Джунипер. Та разинула рот. Вокруг нас поднимается ропот. Директор Тернер снова прокашливается, но на этот раз гомон не смолкает. Видимо, смирившись с беспорядком, она продолжает:
– На наш сайт поступило анонимное сообщение. Фамилии не указаны, но к подобным обвинениям мы относимся крайне серьезно. Если вы что-то об этом знаете, прошу сообщить мне или школьному методисту. А пока мы разослали письма вашим родителям. Они получат их в течение двух-трех дней. – Гомон усиливается. Директриса повышает голос. – Мы намерены расследовать это дело с предельной открытостью. Мы можем во всем разобраться и в ближайшее время обязательно это сделаем.
Я складываю руки на груди, оглядываюсь по сторонам. Море лиц, и на каждом потрясение, тревога либо волнение. Можно было бы спросить, с чего вдруг скандальные отношения между учителем и кем-то из учащихся посеяли смуту в школьных рядах, но я-то знаю, что мои одноклассники начинают гудеть, как потревоженный улей, услышав даже об обычных романах, между сверстниками.