Но, ни через сутки, ни через двое Миллер ничего не написал, на все вопросы только недоуменно пожимал плечами. Ночью загрохотал запор, в камере вспыхнул яркий свет, дверь распахнулась. На пороге стоял мальчишка (так, по крайней мере, Миллеру со сна показалось), одетый в нарядную военную форму. «Мальчиком» был народный комиссар госбезопасности Ежов. По углам замерли рослые конвоиры. Миллер, тоже немалого роста, с изумлением смотрел на крохотного человечка, почти гномика, ослепительно сияющего голенищами, в синих бостоновых галифе, длинной, почти до колен стального цвета гимнастерке, перетянутой портупеей, с огромными пурпурными звездами на петлицах.
Миллер не знал, кто это, но догадывался: какой-то очень важный чин. Когда он попытался отвечать, сидя на железной койке (у старика нестерпимо болели пораженные ревматизмом ноги, особенно после пребывания в холодном и сыром трюме), один из конвоиров сквозь зубы угрожающе процедил:
– Встать! Руки…
Заложив руки за спину, Миллер понуро склонился перед Ежовым и слушал, как тот отрывисто «вбивал» в камерное пространство слова с визгливыми нотами в конце каждого предложения:
– Вы закоренелый враг советской власти, но она дает вам шанс… Обратитесь с письмом к вашей организации, что вы добровольно вернулись в СССР и осуждаете любые происки против партии большевиков… Раскаиваетесь чистосердечно, просите прощение у мирового пролетариата за то зло, которое причинили… Можете сообщить факты о всякого рода безобразиях в среде ваших ближайших сподвижников… Взятки, подлоги, скабрезные интимности, пьянство, наркомания, гомосексуализм, педофелия, сожительство с женами друзей, ну и прочее…
– Помилуйте! – вскричал Миллер. – Как можно? Это высоконравственные люди с безупречной репутацией… Этого никогда не было, и быть не могло!
– Что значит – не могло? – захохотал Ежов. – Это было и есть! Просто вы должны вспомнить… В собственных, кстати, интересах. Думайте, думайте, генерал… Вы же еще свежий, совсем нетронутый старик… И жить наверняка хотите… А у нас здесь о-о-очень подходящее заведение для воспоминаний… Пойдем, послушаем, как некоторые охотно ими делятся…
Вышли в узкий коридор, прошли гулкой стальной лестницей один-другой пролет наверх и Миллер сквозь ватную ночную тишину вдруг услышал сдавленный, наполненный нестерпимой болью протяжный вопль. Он усиливался, эхом разрывая изнутри череп – сил ощущать такое не было.