Однокурсники мои по военно-морскому училищу еще вовсю служили, и пропуск в Кронштадт я добыл без труда. В Кронштадт ходила рейсовая «ракета».
Когда, войдя в кабинет цензора, я сказал о причине своего появления, капитан второго ранга, он был один, скользнул глазами вокруг. Возможно, в поисках тяжелого предмета. Разговор начинался трудно. Он не имел права со мной разговаривать, я не имел права его искать. Но я уже стоял в его кабинете. Минуту-другую мы, стоя, орали друг на друга, пока он, вероятно взвешивая возможные последствия вызова матросов для моей насильной депортации, соображал. Затем он перешел на тон более спокойный, а вскоре мы сели над рукописью, и он вообще превратился в очень толкового и логично рассуждающего человека, хотя логика его была совершенно особой. Пытаться угадать, что через секунду услышу, можно было с тем же успехом, как вычислить, где в следующий раз вылезет скрывшийся в землю червяк.
– Чем вам, например, не понравилось слово «маневры»? – спросил я. – Почему его нельзя употреблять?
– А потому, – помолчав, сказал он, – что ваш текст мог проинформировать наших потенциальных противников об участии атомных подводных лодок в маневрах апреля 1970 года на Северном флоте.
– Каким образом? – опять чуть не заорал я. – У меня нет ни слова об атомных…
– На дизельных лодках бывали? – прищурившись, спокойно спросил он.
– Приходилось.
– А на дизельных фруктовый сок в рацион экипажа входит?
И поскольку я молчал, он опять очень спокойно резюмировал:
– В вашей повести говорится, что в рацион экипажа входят соки. Значит, какая это лодка? Атомная. И куда идет эта лодка? На «маневры». А маневры, если вы не знаете, на Северном флоте были единственные – это маневры «Океан» к столетию со дня рождения Ленина, то есть апрель 1970-го. Учений было много, а маневры – единственные. К тому же у вас говорится о «цепи лодок, подобных» вашей, которые получили на «маневрах» каждая свой «квадрат». То есть участвовала уже не только ваша, а еще и другие, подобные ей, то есть атомные… Вопросы?
– Послушайте, – сказал я, почти изумленный степенью преступности своего ротозейства. – Но ведь это все не один к одному… Ну, давайте уберем этот треклятый сок… И эти маневры, будь они…
– Серьезный разговор серьезного человека, – сказал он.
И за двадцать минут мы общими усилиями убрали вслед за «соком» и «маневрами» сто шесть его замечаний.