Я махнула рукой и больше не стала говорить, уж очень ей трудно было подыскивать оправдание.
Два дня нас не водили гулять, а когда мы вышли на прогулку – ахнули. Наше милое кладбище было разделено на загончики с высокими стенами. Ни одной травинки, ни кустика не было на земле. Две березки были срублены. Плита с надписью осталась и сиротливо лежала посреди дворика.
Однажды, когда мы в тюремных длинных трусах и самодельных лифчиках делали гимнастику, открылась дверь и вошла целая комиссия. Вид у нас был жалкий: серо-белые бязевые трусы до колен, лифчики из портянок. При открытом окне – и еще открыли дверь – стало очень холодно, мы стояли на сквозняке синие от холода.
Впереди шел полковник в серой каракулевой шапке и полушубке с таким же воротником. У полковника было розовое лицо, пахло от него парикмахерской и вином. Сзади человека четыре военных, а позади всех наш Виноградов.
– Что это такое? – спросил полковник Виноградова, брезгливо указывая на нас. – Что это такое? Я вас спрашиваю. Это дом отдыха или тюрьма? В домах отдыха занимаются спортом, а в тюрьмах отбывают наказание. Безобразие! Немедленно прекратить!
Мы сделали движение, чтобы одеться.
– Стоять! Почему не по правилам заправлены койки? Почему открыто окно? Это не спортзал, а камера!
На столе лежала книга – воспоминания Елизаровой о Ленине.
Я вдруг сказала:
– А Ленин сидел в царской тюрьме и два часа в день занимался гимнастикой. Это ведь тоже была тюрьма.
Полковник крикнул:
– Молчать! – повернулся и вышел.
Все ушли. Дверь заперли. Через пять минут вернулся Виноградов, сказал:
– Гимнастикой заниматься запрещается.
Взял воспоминания Елизаровой и ушел.
Как-то в библиотеке дали книгу Барбюса “Сталин”. Там был большой портрет Сталина. Лида почему-то стала восхищаться его лицом.
– А вам он нравится? – спросила она меня.
Накопившаяся злоба прорвалась:
– Нет, я не люблю лиц с маленькими лбами.
Женя вскинулась:
– Я считаю это политическим выступлением!
– Не люблю людей с маленькими лбами, не люблю брюнетов, обожаю блондинов, синеглазых блондинов, большелобых, синеглазых блондинов, хоть ты меня убей!
Женя отвернулась и перестала со мной разговаривать.
В камере стало так тяжело, что я обрадовалась, когда через неделю Виноградов велел мне собираться с вещами.
Я попрощалась со всеми. Женя подошла, поцеловала меня и сказала: