– На какой канал? – ослышался сбитый обозреватель.
– Ну вообще. Ну, говорю, издевается. По нашему, не этим всем ТНПНТВРТРПКДТВ, по всем этим недомеркам, а по нашему тотальному ТОТТВ телевизору, куда все спешат, что – не щелкаешь? Наше… с Катькой… любимое. – При этом чернявая Екатерина странно вздрогнула, обнажив в улыбке стройный ряд клыков.
– Этот канал не щелкаю, – признался проверяемый. – Однажды включил, чуть не…
– Мне кажется, все в понятии, – с ясной ему логикой встрял мачо. – Чужак. Вражина. Одел хитрую лучину своей прессы. Нас не смотрит. Под рожей всезнайки.
– Да помолчи ты, – осадил Эдика Череп, упрямо куда-то гнущий. «Может и загнет, или загнется», – помечтал мачо, облизнув с губ съеденную только помадку.
– Это тараканы, – в тихом животном восторге определила Лизель, разлохмачивая в ажитации прическу.
– Клопы, – вставил, не удержавшись, Эдик. – Сосучие. Как бабы.
– Эти бегают бельмами перед глазами народных масс и орут скучными голосами: знаний, усидчивостей, обучаем профессии, показываем фокусы, как обсуждать-заседать… Это прозаседавшиеся в администрациях… – «мужика своего, оловянно-деревянного помянула», догадался мачо, – импотенты науки, инпичменты головомоек – вы обрыдли, оборзели всякому люду. Кончились ваши институтки, тараканы! – крикнула Лизка, махнув кольцом в три карата. – Разгоним ваши адмистрации и учредим, как матросы, одну – администрацию страсти и любви и общего исхода через дверку в космос. И крепкие боги обнимут нас кругом!
«Вроде и жму ее крепко. Чего ерепенится?» – удивился мачо.
И тут Лизель разрыдалась, вскочила и, опрокинув мягкое кресло, выпрыгнула из зала вон. Воцарилась временная тишина. Осенняя цепкая муха села мачу на конец. Он сбросил ее носом, стараясь не мельтешить.
– Должен уверить, – вдруг высказался тоном веселого покойника Сидоров. – По своему небольшому опыту утверждаю: с таким слогом из Елизаветы Петровны получится прекрасный журналист. Отдела необычного и чрезвычайного. Кроме шуток… – и растерянно смолк.
– Зачем же Вы, Алексей Павлович, так обидели уважаемую Елизавету Петровну, – мягко укорил журналиста Череп.
– Не думал, – как затравленный тушкан, огляделся обозреватель.
– А он, видите ли, чистоплюй, – с горькой иронией заметила Екатерина Петровна. – Чистоплюи не замечают, когда обижают скромных девушек своими вывертами. И не хочет рученьки марать об социальное чтиво. Он, видимо, согласен крапать только для ангелов и архистратигов. Или для упертых магогов с французской дворянской гордой приставкой «де-».