– Евгений Семенович, с вами все в
порядке? – видимо, я слишком откровенно разглядывал девушку, и она
смущенно зарделась. Только почему она меня на «вы» называет? Мы в
редакции так только со старой гвардией разговариваем. Еще и
отчество путает. Я ведь Сергеевич, а не Семенович.
– Ты, Женя, во время падения головой
сильно приложился, – бархатным голосом сообщил толстый, а худой
протянул мне руку, помогая встать. – Не болит ничего? Может быть,
неотложку вызвать?
– А где я головой приложился? –
чувствуя накатывающуюся тошноту, с подозрением осведомился я.
– Да вот тут прям, – худой
осклабился. – Зойку бедную распекал, а потом как посинел,
задыхаться начал и грохнулся затылком.
– Я?
Чувствуя себя полным идиотом, я обвел
присутствующих растерянным взором. Творилась какая-то невообразимая
дичь, и самое главное, что оставалось непонятным – как развивались
события после того обвала на берегу Любицы. Кто эти два мужика и
почему я распекал эту бедную девушку? Как там ее?.. Зойку,
точно.
Пока я вертел головой, загадок
добавилось еще больше. Кабинет точно был наш – в окне по-прежнему
красовались здания районного архива и бывшего дома профсоюзов. Даже
береза стучалась в стекло, только почему-то стала поменьше, как
будто ее подстригли. Но… не было ни одного компьютера, вместо них
на столах расположились допотопные печатные машинки. На стене висел
огромный портрет Ленина, а рядом – поменьше – почему-то Михаила
Сергеевича Горбачева. Первого и по совместительству последнего
президента СССР.
– Ну да! – оживился тем временем
толстый. – Ты ж ей задание выдал про молодежную культуру написать,
так она вместо слета комсомольских поэтов в гаражи поперлась. Там
наши местные оболтусы тяжелый рок играли. Вот об этом и
понаписала.
Толстый осуждающе посмотрел на Зою, и
та покраснела. Снова. Переминаясь с ноги на ногу, дрожащим голосом
попыталась объясниться, глядя при этом только на меня.
– Но это ведь тоже молодежная
культура! Кто-то стихи читает, а кто-то поет песни «Кино» и «Лед
Цеппелин».
– «Лед Зеппелин», – машинально
поправил я, потом спохватился. – А что, у нас в Любгороде разве еще
комсомольцы есть? Еще и стихоплетствуют?
Зоя после моих слов почему-то
принялась хватать ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.
Толстый молча вытаращил глаза, тонкий же усмехнулся, со странным
любопытством воззрившись на меня.