Казичене, а сегодня, направляясь сюда, пролетел в Майнц.
Казичене – село в Болгарии близ столицы – Софии.
– Ошибаешься, Вальдемар, – засмеялся волшебник, – это не старость, а всего лишь топографический кретинизм. Тебе же нет и шестидесяти, для мага – самый расцвет.
– Где ты слов таких понабрался? – наигранно обиженно спросил чародей. – Кретином назвал…
– Это термин такой, не сердись. Ты и раньше частенько промахивался, вспомни. Сил-то много, а точное направление не определяешь.
Фёдоров недовольно смотрел на друга.
– Ох, не идёт тебе на пользу жизнь среди людей. Вредный стал.
– Здесь она комфортнее. А ты не хочешь поменять Муромцево на что-нибудь более современное, благо сейчас безопасно?
– Ну, уж нет. Я привык к замку, да и предка стоит уважить. Зря что ли Храповицкий создавал этот артефакт?
– Кстати, а что случилось с твоим прадедом, куда он делся?
– Революция случилась, вот он и не усидел. Волшебник – не волшебник, а против стихийной силы не попрёшь, она пострашнее тёмного колдовства будет. Умер бедолага за границей, непонятным образом растеряв всю магию, в нищете и горе.
– Насколько я знаю, он был тёмным. Почему же ты – светлый? И почему Фёдоров?
– Я по женской линии наследник, а со стороны матери все филии. Да и Храповицкий смертями направо-налево не раскидывался, совесть имел. Случись тогда иллюминасом наш Рудольф, быть бы тёзке моему Владимиру Семёновичу светлым, убедил бы его Лёвенштайн.
– Обязательно, – хихикнул Тео, – если уж папа согласился…
– Да-а, отец твой упрям, хоть кол ему на голове теши.
Конрад покраснел.
– Ругайте, ругайте. Поделом мне. Впредь буду умнее.
Фёдоров внимательно посмотрел на него и, увидев, что встревожил память друга, перевёл разговор на другое.
– Похоже, что дукса нам в ближайшее время не видать. И, слава богу. Если уж на то пошло, Морсатр был не лучше Герье.
Виттельсбах опустил голову, не желая поддерживать разговор.
– Что с тобой, Конрад? – обеспокоенно спросил Владимир.
Маг посмотрел на товарища.
– Вальдемар, мне его не хватает.
– Да ты что такое говоришь?!
– Я ничего не могу с этим поделать. Словно у меня отрезали кусок души. Я даже не знал, насколько любил Вольфа, пока тот не умер.
Фёдоров выглядел ошеломлённым.
– Но ведь этот монстр чуть не погубил тебя. Его злодейства…
– Он не прирождённый злодей, – прервал Фёдорова Виттельсбах. – Когда-то ему покалечили душу, и он, не сумев справиться с болью, ушёл во тьму. Вольф, как и я, страдал от душевной болезни, но никто не попытался ему помочь. И я виноват в этом не меньше, если не больше, других. С двенадцати лет Майдель носил маску, ставшую, в конце концов, его истинным лицом, и мне уже никогда не узнать, каков он – настоящий.