Заняв стратегически важную позицию за спинами двух барнов с подносами, за которую, между прочим, пришлось основательно побороться и даже под ребра получить, Лихт навострилась хватать и отбиваться. Как только Его милость пойдет по проходу, музыканты заиграют именинный марш, а толпа на все лады заголосит поздравления, знать начнет бросать под ноги Его милости мелкие монеты. Здесь главное не зазеваться, а успеть выскочить в проход, пока не появилась стража. Это основная и самая сложная задача, от нее зависит весь успех предприятия. Лихт, правда, особо не волновалась по этому поводу. Еще ни разу не случалось так, чтобы она не смогла прорваться на дорожку до начала оцепления. В этом смысле юной сакхре всегда везло.
Пристально следя за тем, как градоначальник поднимается со своего места, одергивает камзол, поправляет манжеты и перешептывается с сыном, Лихт не заметила начало сумятицы по правую сторону от себя. Встрепенулась лишь, когда кто-то возмущенно прикрикнул: «Держите ее». Пока девушка всматривалась в толпу в поисках зачинщика саботажа, основные события стали разворачиваться в проходе. Два изыскано одетых барна пытались выволочь за пределы дорожки изо всех сил упирающуюся женщину. Вот уж неожиданность так неожиданность! Нужно быть умалишенной, чтобы решиться сорвать процессию Его милости. За подобный проступок дорога к плахе сокращается до одного шага, особенно для сакхра, а судя по одежде катающейся по земле женщины, та являлась выходцем из последних.
- Милостивая Акхэ… - в страхе прошептала Анилихт, словно наяву увидев дальнейшую судьбу женщины: смертная кара для нее самой и позорное покаяние для всей семьи.
Взволнованная страшным зрелищем, представшим перед ее мысленным взором, Анилихт упустила момент, когда нарушительница вырвалась из рук барнов и, отскочив от них, развернулась лицом к градоначальнику.
- Пред ликом Великой Акхэ! – прокричала она, и Лихт едва не лишилась чувств, узнав искаженный страхом голос.
- Мама? – пискнула девушка, отказываясь верить в происходящее.
Неосознанно она подалась вперед, но была оттеснена обратно одним из барнов с подносами. А затем на Лихт напало оцепенение. Она не могла ни говорить, ни мыслить, только смотреть и бояться – за мать, за сестру и ее не родившегося ребенка, за себя.