- Эштон, - уверенно, неспешно, совершенно безэмоционально произносит гость, обдав меня запахом фруктовой жвачки, и уже глядя совершенно в другую сторону – снова на мою мать.
Я всё ещё держу протянутой руку, ожидая рукопожатия, потому что у нас так принято, но Эштон словно не замечает её и продолжает следить за суетой моей излишне заботливой матери.
Я ищу взглядом ответы на все вопросы, бесконечным потоком возникающие в моей голове, в глазах Алекса, но, к своему удивлению, вместо привычной уверенности и поддержки обнаруживаю в них растерянность и негодование. Отец явно зол и совершенно точно не рад гостю.
Чего не скажешь о матери: она словно проглотила галлон радости!
- Девочки! Давайте скорее на кухню, быстренько сообразим ужин!
Вообще-то мы могли бы и не готовить, для этого у нас есть Эстела. Эстела – что-то вроде домработницы, но только возведённой в максимально возможный ранг - наш дом и наша семья без Эстелы, кажется, никогда и не существовали. Эстела готовит лучше, чем мама, это правда, но Алекс имеет прямо противоположное мнение - он обожает мамину еду, а мама любит ему угождать, поэтому мы чистим картошку.
Сестры хихикают и шепчут мне на ухо свои совсем недетские шуточки в адрес Эштона: даже им ясно, что мамин новый студент - совершенно очевидно, сын Алекса и наш сводный брат.
Я не знаю, как много в сердечных вопросах решают детали, но, наверное, немало. В тот, самый первый наш вечер, Эштон оказался за столом напротив меня, и даже если бы мне не хотелось так жадно разглядывать каждую деталь в его облике, я бы всё равно, так или иначе, упиралась глазами в напряжённое до предела лицо. Он чувствовал себя некомфортно и, казалось, всей душой стремился уйти.
18 лет – это такой возраст, когда мальчишка давно уже вырос, но и мужчиной ещё не стал. Эштон высокий, плечистый, но выглядит так, словно рос в высоту слишком быстро, чтобы накопить достаточно веса. У него немного заострённые черты лица, обычная мальчишеская стрижка, короткая, но с довольно длинной чёлкой, которая лишь намекает на то, что его каштановые волосы вьются. Самое главное на этом лице – глаза. Они карие и всегда как будто чуть сощуренные - точно как у Алекса, но намного темнее, и взгляд у них холодный, острый и даже дикий. Его глаза завораживают: хочется, чтоб они смотрели только на тебя и так долго, как только возможно, но, в то же время страшно, каждого даже самого маленького взгляда боишься и ждёшь одновременно.