- Ну, забрал и забрал, - сердито буркнула я. – Главное, тебя от тюрьмы отмазал.
Кириллов фанатизм порядком раздражал.
- Даночка! По мне уж лучше в тюрьму, чем потерять все, что я с таким трудом собирал всю жизнь, - дождавшись, пока шаги грузчиков стихнут, он плотно притворил дверь и, с благоговейным видом оторвал от ящика боковую крышку. – Ты только взгляни, - произнес безумным шепотом, - это же звезда моей Игиптерийской подборки…
Я хмуро оглядела эту «звезду». Поежилась от омерзения. Передо мной, плотно упакованная в вертикальный ящик, стояла витрина с жуткой мумией. Слава небу, мумия была плотно перебинтована серыми ветхими бинтами – знать, что под ними, мне совершенно не хотелось.
- Нет, и не проси! – категорически заявила я. – И убери эту гадость от меня подальше. Прошу тебя.
- Ну, какая же это гадость, Даночка? – Кирилл обиженно поджал губы и одернул сюртук. – Ты ведь ученая женщина! Ты должна с уважением относиться к бесценным артефактам прошлого.
- Я безмерно уважаю артефакты прошлого, когда созерцаю их на страницах учебников или в музейных экспозициях. Но делить одну комнату с сушеным мертвецом, это уже перебор.
- Даночка, я все понимаю, но… пожалуйста! – взмолился Кирилл и чуть не заплакал. – Этой мумии пять тысяч лет, но она в прекрасной сохранности. Такого восхитительного экспоната нет ни в одной частной коллекции Рамирии. Не во всяком государственном музее такая имеется! Помоги, прошу… Вронский отберет ее, и… ты не представляешь, что этот торгаш с ней сделает…
- Этот торгаш – твой будущий свёкор, - скептически подметила я. – И что же он с ней сделает?
- Пустит на торгах с молотка. Представляешь?
- Представляю, - вздохнула я и, понимая, что Кирилл не отстанет, почти сдалась. – Ладно, оставляй, но с одним условием.
- Каким? – глаза друга просияли искренней благодарностью.
- В ближайшее время ты пристроишь эту штуку в другое место.
- Договорились, Даночка! А вот это тебе от меня, за понимание. Подарок!
Друг сунул мне картонную коробку.
Потом Кирилл снова принялся целовать мне руки и жаловаться на свою тяжелую судьбу, а я смотрела на него – худощавого, жалкого, рано обзаведшегося сияющей лысиной на затылке – и думала о несправедливости злой судьбы, что так жестоко разрушила нашу платоническую идиллию.