К вечеру седьмого дня пути с вершины холма она заметила огромное скопление домов. Это был Жютен.
Молодую женщину поразила и арка огромных городских ворот, и размеры зданий, следующий за ними. Пришлось дважды переправиться через реку по двум мостам, повернуть налево и, минут через десять, они въехали на большую площадь.
От двери одного дома отделился человек и поклонился им:
– Прошу вас, сюда!
Граф Фейрас одобряюще улыбнулся утомлённой Гаитэ:
– Прибыли, сеньорита.
Стоявший на ступеньках светильник освещал лестницу. Поднявшись, они вышли в коридор с тремя распахнутыми дверями, за одной из которых оказалась столовая, где ярко полыхал огонь и поджидал накрытый ужин.
– Этот дом принадлежит моей семье? – поинтересовалась Гаитэ.
– Нет, сеньорита, это просто дом. Если вы хотите оставаться инкогнито, будет лучше, если о вашем присутствии в городе никто не узнает.
– Верно, – согласилась она. – Есть какие-нибудь новости?
– Новости? Откуда и о ком?
– О моей матери – прежде всего. И о Фальконэ. Нужно придумать, как удобнее всего получить императорскую аудиенцию, не раскрывая себя раньше времени.
– Думаю, встретиться будет не сложно, ведь скоро состоится свадьба императорской дочери и принца Конэ Киэнчи. Приглашена вся высшая знать.
– Но не я, – огорчённо пожала плечами Гаитэ.
– Осмелюсь доложить, что один из ваших дальних родственников, кардинал Каломэн, сумеет достать приглашение.
– Что ж? – улыбнулась Гаитэ. - Остаётся лишь решить извечный женский вопрос – что надеть?
Город словно замер в предвкушении свадьбы. По случаю столь знаменательного события толпы провинциалов наводили столицу и уже начали проявлять нетерпение – приезд принца из Веаполя всё оттягивался.
В толпе вокруг лавчонок, которая никогда не редела, рождались язвительные песенки, стихи, пасквили и памфлеты о том, что никто не желает брать в жёны потрепанную девку из проклятого рода Фальконэ, которая, в ожидании достойного жениха сумела пожить с обоими венценосными братьями, да оба надоели.
Пробегая глазами по замусоленному листку, всунутому в руку за полмонеты, Гаитэ не знала, смеяться ли ей над грубо и остроумно сплетёнными фразами или возмущаться ими? Как не знала, стоит ли верить написанному или принять как грязную сплетню?
Заметив в её руке одну из грязных писулек, граф Фейрас, побагровев лицом, с проворством, которого Гаитэ от него никак не ожидала, вырвал листок, скомкал и выбросил: