У Анны непроизвольно вырвался возглас восхищения, а затем перехватило дыхание. Под окнами их квартиры стоял новенький алый «мерседес», изящно перевязанный гигантской фиолетовой лентой, с огромным, вычурным бантом на крыше.
– Розочка! Моя Розочка! – женщина взвизгнула от восторга и захлопала в ладоши.
– С днём рождения, Нюся!
В тот день ей исполнилось тридцать восемь.
…Она должна была поехать вместе с семьёй на дачу в ту тёплую, но ветреную апрельскую субботу, но с утра у Анны страшно разболелся зуб: всю челюсть выворачивало, будто её терзали раскалёнными щипцами.
– Ничего, я быстренько вырву зуб и подъеду к вам ближе к вечеру, как раз к шашлыкам, – кривясь от боли, бодро прошепелявила Анна.
Выйдя из Бобика на углу Монастырской, у самой стоматологической клиники, она долго махала на прощанье рукой, напрягая зрение, пока машина, постепенно превращаясь в чёрного шустрого жука, ехала по длинной прямой улице. Наконец, Бобик свернул за угол и исчез…
Спустя час Бархатова вышла от стоматолога с раскалывающейся от боли головой: её вымучили по полной – зуб удалось вырвать только с третьей попытки.
Мобильник зазвенел неожиданно, звонко, тревожно. На экране высветился незнакомый номер. Анна, похолодев от какого-то неожиданного дурного предчувствия, долго не могла заставить себя ответить…
– Здравствуйте! – послышался в трубке незнакомый зычный мужской голос.
Несколько коротких отрывистых фраз – и ноги отказались держать её. Анна с криком упала на всё ещё мокрый от утреннего дождя тротуар.
Когда Бархатова увидела машину мужа, она сразу поняла, что живых там, внутри, нет и быть не может: несчастный Бобик был смят, разворочен, раздавлен, как скорлупа: лобовое столкновение с огромной фурой, неожиданно выскочившей на встречку… Как ей говорили позже, водитель-дальнобойщик просто заснул за рулём…
…Анна до сих пор не могла понять, что же в последний момент удержало её, не дало бросить свою разогнанную до ста восемнадцати километров в час Розочку на ствол придорожной сосны тогда, на следующий день после похорон.
Простой инстинкт самосохранения? Всё ещё тлевшая едва заметной искоркой глубоко внутри жажда жизни? Или отвращение к самоубийству?
Следующие четыре года она жила как биоробот, как сомнамбула. «Млечный путь» придавал хоть какой-то смысл её серому, бесцельному и безрадостному существованию, и Анна дни напролёт проводила в своей кофейне.