Говорили о празднике, который затеяли в Шеллоу-тоне, о ценах на зерно и лес, о поганом местном пиве, о том, как странно притихли ведьмы. О чем угодно, и обо всем, что музыкант знал и так. Он начал скучать, к тому же — страшно хотелось есть. Свинина поджарилась, и теперь нетерпеливо роняла на угли ароматные капли сока, отчего очаг исторгал шипение и целые клубы восхитительного запаха. Музыкант сглотнул и попытался сообразить, чем бы смог заплатить за обед. Разве что памятной серьгой из белого золота. А потом можно было бы смело платить головой: уж больно приметной была серьга, к тому же вынута из дрянного уха. Кольцо на пальце музыканта было выточено из дуба, пряжка на поясе едва ли стоила дороже куска хлеба. На что-то еще могла сгодиться фибула, скрепляющая его залатанный ветхий плащ, весьма скромная на вид, зато серебряная. Но фибула была дорога музыканту как память о прошлом, о важном уроке, и пока он не готов был расплачиваться своей памятью за хлеб и вино, а пусть даже и за кусок свинины.
Музыкант так погрузился в свои невеселые мысли, что едва не подскочил, когда его хлопнули по плечу. Вскинув недоуменно голову, музыкант уставился на того самого детину, чей родич победил оборотня. То есть, скорее всего, победил, а иначе какой был смысл рассказывать? На груди у детины поверх давно нестиранной сорочки — дублет был сброшен на лавку — висел медальон с гравированным мечом, щитом и ветвями дуба. Ишь ты, наемник, да еще и сэр, а если по физиономии судить — крестьянин из ближайшего села, на базар репу повез. Выговор у него был соответственный: раскатистое «р» выходца из западных земель, где репы сажают видимо-невидимо, интонации разбойника с большой (ладно, не очень большой) дороги, а вдобавок еще и глупая пьяная ухмылка. За прошедшие годы измельчали как наемники, так и рыцари.
— Бренчишь? — спросил «сэр», мотнув косматой головой в сторону заботливо укутанной запасным, куда более целым, плащом гитары.
— Играю, — согласился музыкант. — Пою. Пляшу на столе.
— Не-е-э! — поспешно отмахнулся детина-наемник, начисто лишенный чувства юмора, даже такого примитивного. — Этого не надобно.
— Когда напьюсь, — невозмутимо закончил музыкант и в один глоток прикончил кружку пива, которое по совести стоило бы вылить за порог. Такая жуткая гадость!