Я сидела на единственном стуле, бессмысленно глядя через закрытое решёткой окно на увядающий куст сирени, и прислушивалась к каждому шороху по ту сторону двери.
Холодное осеннее солнце проглядывало сквозь низкие рваные облака и нехотя облизывало бок пожелтевшего кустарника, лениво роняющего блеклые листья. Вот один, сухой и коричнево-ржавый, плавно летит вниз, закручиваясь у самой земли в быстром водовороте. Другой, восково-жёлтый, тяжёлый, с силой обрушивается вниз, задевая острыми краями недовольно шуршащих потревоженных соседей. Третий, ещё приветливо зеленеющий на самой макушке, но уже сморщенный, словно собравшийся плакать, лихорадочно подрагивает, вот-вот готовый сорваться…
Лист за листом, лист за листом сбрасывает бесстыжая сирень, оголяя озябшие суковатые коленца, тонкие и кривые… Лист за листом, лист за листом… Медленно, медленно тянется время…
К вечеру в коридоре раздались тяжёлые шаги начальника и скрежет вставляемого в замочную скважину ключа. Я встрепенулась, выйдя из оцепенения и мысленно вернувшись в полумрак пропахшей сыростью камеры.
— Вот, ваша милость, — услышав голос толстяка, я соизволила обернуться, и ноющая боль разлилась по затёкшей от долгой неподвижности спине.
— Ладомира? — замер в дверях виконт, и его светлые брови поползли вверх по тонкому лицу. — Я уже не удивлён столь необычной встрече. Но ответьте, ради всего священного, почему вы всегда оказываетесь в центре неприятностей?
— Есть лишние, могу поделиться, — я так и осталась безучастно сидеть на месте, ожидая, пока он приблизится и подаст руку.
— Винсент, попросите, пожалуйста, этого человека, чтобы он вернул моё кольцо.
Гдышек не успел и рта открыть, как начальник тут же начал извиняться и расшаркиваться:
— Всё вернём, всё вернём… ошибочка вышла… виноват, ваша милость, — лебезил он, испуганно моргая и расплываясь в глупой улыбке.
— Куда едем? — осведомился виконт, едва мы уселись на бархатные сиденья украшенной родовыми гербами кареты.
В ответ я лишь пожала плечами. Он положил на колени щедро украшенную перьями шляпу, рассыпая по плечам русые напомаженные локоны, и надменно скрестил на груди руки, в задумчивости постукивая пальцами по расшитому серебром камзолу.
Некоторое время ехали молча. Лишь приоткрыв лёгкую занавеску и заметив старую липовую аллею с переброшенным через пруд кованым мостиком, я вздохнула: