Когда она вышла в студию, один из фотографов пробормотал «Ух ты!» и чуть не уронил светофильтр. Другие, кто посмотрел на нее, ничего не сказали, но тоже оценили зрелище. Девушка, появившаяся в студии, просто пылала. Ее голова, увенчанная золотисто-рыжим продуманно небрежным узлом, была гордо вскинута, щеки горели, синие глаза сверкали, пухлые губы твердо сжаты, в походке появился вызов и стремительность. Лиз Эртли была просто сногсшибательно хороша сейчас, когда в ней кипела эта лава ревности и ярости. Наверное, во всей студии только двое не обратили внимание на явление принцессы гнева – это были никто иные, как Томми и Джиджи, которые в эту самую минуту были поглощены ее планшетом. Она показывала ему свои супердостижения в какой-то игрухе, в которой нужно было создавать что-то типа собственного мира. Томми, совершенно равнодушный ко всем на свете компьютерным играм и не признающий иных миров, помимо скучного реала, вежливо смотрел, но думал о своем. Конечно, о Штрайфе. Завтра утром он должен был заехать в университет на очередное неромантическое рандеву с мсье Гуманоидом, а оттуда – на вокзал и на поезд до Китцбюэля. Вопрос, который занимал его в данный момент, состоял в том, хочет ли он, чтобы Ромейн ехала с ним, или стоит придумать что-то, чтобы поехать одному.
И вдруг он представил, что с ним едет не Ромейн, а… Огонек. И между ними нет этой боли, этой обиды и горечи. Они и знакомы-то раньше не были. Ну просто вообще. Они были двумя незнакомцами, которые случайно встретились на рутинной фотосессии для каталога одежды, и понравились друг другу, и он уговорил ее поехать с ним. Сначала шесть часов в купе первого класса наедине с ней, потом красивый ужин в каком-нибудь ресторане вроде Schwedenkapelle, а потом в отель… Но он не успел додумать эту, к слову сказать, соблазнительно-опасную мысль.
Потому что отвел взгляд от экрана планшета Джиджи. И сразу столкнулся взглядом с Огоньком.
Она стояла метрах в пятнадцати от них с Джиджи. И смотрела на него в упор. Ее глаза горели гневом, прожигали его напалмом, но смотрелась она убойно, гнев шел ей ничуть не меньше, чем нежность… Сколько раз он рисовал ее нежной и любящей, сколько раз за эти годы ему снился ласковый свет ее глаз?
Ну сейчас все явно по-другому. Огонек была зла, как черт. И это точно он ее разозлил, судя по тому, как она на него смотрит. Вот интересно бы узнать, что ей в голову взбрело? Что он такого натворил, почему она в такой ярости? Это он должен злиться. Это у него к ней счет длиной в километр. Это она добила его с рассчитанной жестокостью, когда он приполз к ней, будучи на пороге смерти. Это она не стала слушать объяснения Ноэля насчет той дурацкой фотки. И самое страшное и непростительное… Это она уничтожила их ребенка.