«Встал и побежал, — повторил Лин. — Капля ночи в звезде, третий луч, на солнце — усилить, против солнца — ослабить. Вперед».
В ушах бил набат, перекрывая вопли заживо горящих людей, сухо трещали выстрелы, под закрытыми веками плыло огненное марево. Смрад выжигаемых трущоб скручивал внутренности в узел, каждый вздох приходилось вталкивать в себя осознанным усилием. А воздух был чистым, и тихие шаги отчетливо слышались, заглушая и вопли, и взрывы, и рев пожара. Шаг, второй, третий, поймать силовую линию, она приведет, еще шаг, еще, стена, капля ночи в звезде — черный огонь в серебряном сиянии, видимый не глазами, глаза закрыты, и не разумом, разум занят видениями, а шестым, седьмым, десятым чувством. Подхватить за кончик третий луч, крутануть до упора влево, как выворачиваешь руль, уходя от неизбежного столкновения.
Лин открыл глаза, придя в себя от тишины — внутренней, особенной тишины, когда не то что чужих, даже собственных мыслей не слышишь. Он стоял у стены, положив ладонь на тусклый серебристый рисунок. Тусклый? Отчего-то Лин был уверен, что мгновение назад серебряные линии полыхали нестерпимо ярко, ограняя и ограждая столь же нестерпимый сгусток тьмы. Наполняющая храм агрессивная сила не уходила, нет — засыпала, уступая место чему-то иному, тихому, вкрадчиво-ласковому, как шепот прибоя в полный штиль.