– Что, сделаешь Фелицию своей наложницей? Думаешь, у тебя это получится? Не думаешь, что она скорее умрет, чем пойдет на это? Или ты и ее думаешь опоить? Точно так же, как Медиатор Зинеллу?
Контрарио мгновенно вспыхнул. Глупая развратная бабенка из порочного рода говорит непристойности о его любимой! Разгневавшись, он с силой швырнул в стену бокал, разлетевшийся на тысячу осколков. Один из них, срикошетив, впился Амелии в щеку, и она вскочила, дико завизжав, не столько от боли, сколько от негодования.
– Что ты творишь! Теперь моя красота испорчена!
– Твоя красота? – глумливо переспросил ее Контрарио. – А она у тебя была? Твои мерзкие гримасы изуродовали тебя так, что тебе только людей пугать! Страшилище болотное!
Он широкими шагами быстро вышел из комнаты, боясь не сдержаться и придушить дурную кузину. Под подошвами его тяжелых сапог громко хрустели осколки бокала.
Леди Паккат осталась стоять, где стояла, страшась порезаться. Мягкие сафьяновые туфельки были не приспособлены для хождения по стеклу. На ее отчаянный визг в комнату заглянул один из лакеев и побежал за служанкой.
Прибежав с веником и совком, та сноровисто вымела осколки. Амелия вышла и кинулась в свою комнату, боясь прикоснуться к своему лицу. Кровь испачкала ее новое шелковое платье, и она выла и от досады, и от страха.
В зеркало на нее глянула испачканная в крови женщина с перекошенным от злости и боли лицом. Насколько глубоким был порез, не было видно из-за льющейся крови. Она завизжала еще громче.
В ее будуар вошел лекарь.
– Меня к вам послал граф. Вы порезались?
– Я порезалась? – Амелия в гневе схватила тяжелую вазу для цветов и хотела запустить ее в лекаря, но он хладнокровно предупредил:
– Не вздумайте это сделать, леди Паккат! Иначе я просто уйду и лечить вас не стану! Истекайте кровью, ведь вам никто помогать не будет.
Спокойная уверенность его голоса отрезвила бузотерку. Она поставила подставку обратно и уже нормальным тоном сказала:
– Граф швырнул бокал, и осколок попал мне в щеку!
– Хорошо, что не в глаз, – бесстрастно утешил ее лекарь. – Тогда все было бы гораздо сложнее.
Лекарь пинцетом вытащил осколок, смазал порез каким-то вонючим снадобьем, велел его не трогать и ушел, неприязненно поклонившись.
Едва он закрыл за собой дверь, как Амелия схватила искусно вышитую разноцветным шелком подушку-думку, одну из тех, что украшали ее будуар, и принялась топтать ее ногами, неистово подвывая. Подушка из гусиного пуха тотчас порвалась, и из нее по комнате полетели белые хлопья, похожие на снег, устлав весь пол тонким белым слоем.