Я встречаю свою госпожу лунным серебром и дарю ей прохладу хрустальных струй, и тени, что родом из бездны, и чарующие звуки флейты, и музыку звезд, льющуюся на мои зеленые живые изгороди… и я дарю ей новое имя, и новые глаза, которые будут видеть волшебный мир ши, спрятанный в туманах безвременья.
Моя госпожа, оглянись вокруг! Погляди, как нежны росы на травах, как прекрасны клумбы с яркими мотыльками цветов, как хороши мраморные статуи прекрасных дев – они кажутся почти живыми, просто замершими в камне, остановившими Время, что так неустанно пересыпает песок в часах твоего прежнего мира.
Моя прекрасная госпожа, неужели не хочешь ты навсегда остаться со мной, среди моих фруктовых деревьев, источающих дивные ароматы, среди моих цветов?.. Рододендроны и розы, гладиолусы и пионы – величественные, королевские, глядят с превосходством на скромные лилии и ромашки, но ты идешь именно туда, где горит огонь тигровых лилий. Ты идешь, и улыбаешься, моя госпожа.
А на щеке твоей появляется каменный узор – словно ты готова стать моим украшением. Одной из моих прекрасных статуй.
ГИБЛОЕ МЕСТО
По речке венок чей-то плывет – ромашка, лютики в нем, васильки да метелки зеленых трав. А венок Марьяны – полынь да горицвет, дурман-трава – и дрожит рука, его на воду спуская. В глазах девушки - ночь беззвездная, косы – лунное серебро, змеятся они по плечу и спине, в густой траве прячась. Шумит осока, ветер шелестит листьями, что сорвал со старой ивы, над водами реки склонившейся.
Скрипит ива.
Стонет.
А по стволу ее, временем изъеденному, хмель ползет – и откуда здесь взялся?.. Видать, непростой он, зачарованный.
В реке, на дне илистом, не то водоросли, не то волосы русалочьи, и не разберешь с берега. Рука-коряга тянется, за подол рубахи хватает скрюченными веточками-пальцами, и венок плывет все дальше… вот уже скрылся за поворотом, в тумане стылом. Смех стих за спиной, подруги ушли давно. Одна Марьяна здесь, в дивный час гаданья, да только не о чем ей спрашивать гиблую воду. Она знает ответ.
Водяному духу обещана. И темнеет вода, и леденеет душа.
И вспоминает она – словно в жизни иной – как шла по воду с ведрами да коромыслом, как споткнулась на берегу, как едва не утонула, нырнув в заводь. Но вот кажется сейчас – и не с ней это было. С другим кем-то. В тумане речном видит она себя – как хваталась руками ослабевшими за гнилые корни вывороченных деревьев, как траву вырывала, силясь выбраться из воды. А там, в зеленой мгле, виделись рыбьи глаза вытаращенные, да руки когтистые тянули за рубаху, обрывая подол.