— Анна! — крикнул ей вслед отец.
Но мать только ускорила шаг и не стала его слушать ничего слышать. Тамила обернулась.
Никогда она не видела его таким потерянным.
Глава 3. Не всё, что ты знаешь
Дрёма сидела на Боровицкой башне и плела узоры снов.
С длинных тёмных пальцев свисали нити тьмы, прочные и шелковистые, чуть колыхались на ветру. Миг — ожили, потянулись друг к другу, сплелись в мерцающий звездной пылью узор, завязались продолговатыми узелками. Каждый из них — момент пробуждения каждого из жителей многомиллионного города.
Дрёма коснулась рубиновой звезды, та ярко замерцала, просвечивая сквозь туманную плоть. А горит-то как, жарко горит, окаянная! Оттого все сны москвичей сегодня будут страстными и горячими, полными запретов и сладости.
— Шалишь? — совсем рядом прозвучал тихий голос. И не разобрать: мужской или женский, только знай себе растворяется в шуме ветра.
— И не думала, — ответила Дрёма, задумчиво глядя в сторону Александровского сада. Гуляют, надо же. Не спится им ночью. Впрочем, ночи сейчас на зависть летним. Не замерзнуть, не озябнуть. А если и так, то любовь греет многих.
Собеседник устроился рядом. Подул на звезду Боровицкой башни, приглушая сияние. И вот уже огненный рубин стал кирпично-красным, под цвет стен. В поле зрения возникла рука, длинная и полупрозрачная, чуждо-нечеловеческая. Прошла сквозь узор снов, впитывая и вбирая ночную тьму и звездный свет. Легко преодолела расстояние до Храма Христа Спасителя, словно его и не было вовсе, ласково погладила купола. Те тут же загорелись неистовым золотом, ярким, живым, настоящим — не чета электрическому свету.
— Так лучше, — сказал собеседник.
Дрёма пожала теневыми плечами и продолжила плести узор. У снов ведь есть душа и есть плоть. Душа, как и у людей, спрятана хорошо и надёжно, её так просто не поймать. А вот плоть можно разрушить вмиг. Этим и пользуются кошмары, стремящиеся оторвать кусок плоти из снов и старающиеся тут же занять её место, чтобы потом отравить разум спящего.
— У нас чужие, — помолчав, сказал собеседник.
— Они всегда тут, — ни капли не удивилась Дрёма. — Ещё с тех пор, как этот холм Ведьминой горкой звался.
Холм, словно почуяв, что о нём говорят, тяжело вздохнул. На мгновение растворились во тьме здания и Боровицкая площадь, растаяли Кремлёвские башни. Деревья стали выше, зашумели тысячами голосов древнего бора. Воздух пропитался запахом хвои, ночной свежестью и дымом костров. Языческое капище никуда не делось и в двадцать первом веке, просто надёжно спряталась под веками и современными материалами, под следами людей и заслоном памяти.