— Прострел? Ножевое? — по-деловому коротко спрашивает Карлсон, а я хватаю дурацкий подол и прикрываю бедра принцессы.
— Удушение.
— Хреново, — констатирует доктор, только бросив взгляд на Карину, но никаких вопросов не задает.
Вот по этой причине получает заоблачные гонорары за свою помощь.
Я не вмешиваюсь, пока он ощупывает принцессу, пыхтит, измеряет давление, пульс и еще что-то.
— Позвонки целы, гортань не сломана. Плохо, что отек распространяется. Поставлю воротник. Два раза в день — капельницы и мази. Пусть лежит, не встает. Ходит в судно. Питание только жидкое.
Только после этого оглядывает подвал и замечает:
— Условия бы постерильнее, но дело твое.
Я киваю. Действительно мое. Здесь я сменю замок и заберу все ключи, чтобы Кай не добрался до нее снова. А наверху ее никто не спасет.
Вряд ли шейка принцессы выдержит второй раз.
Провожаю доктора, рассчитываюсь. Отправляю парней за лекарством и вызываю слесаря.
Проходит часа три. Принцесса под надзором нанятой сиделки с медобразованием. Она не местная, из какого-то колхоза. Привезли с мешком на голове, увезут так же. Ничего, кроме подвала, она здесь не увидит.
Ключи от нового замка у меня. Это злит. Теперь я намертво привязан к режиму принцессы.
Но самое неприятное впереди. Вышел врач от Кая. Молча мотает головой. Протягивает рецепт.
— Все плохо? — спрашиваю, непроизвольно сминая чертов листок.
— На грани, — признается врач. — У него давно не было приступов, поэтому каждый случай может стать последним. Тут небольшие дозы, поддерживающая терапия. Но нужно принимать месяц по времени.
И это самое трудное. Кай ненавидит лекарства и лечение. Его драконит любое напоминание о психбольнице. Даже белые, голубые и зеленые халаты и стены.
Врач уходит, и я второй раз отправляю парней в аптеку.
Что за на хрен? А ведь по плану я должен был просто проводить весело время с перевернутой вверх ногами принцесской.
Твою же мать!
Я возвращаюсь в подвал, выгоняю сиделку. Пусть сделает личные дела, перерыв и ей нужен. Сам присаживаюсь на корточки перед Кариной.
Она пришла в себя. Видит меня и сразу подбирается, подтягивает к себе колени, натягивает одеяло к самому ошейнику.
— Ты принадлежишь мне, — весомо произношу я, — перед богом и людьми. Отец тебе ничем не поможет. Хочешь жить — слушайся.
Она на миг замирает, потом неуверенно кивает. Мне не нравится ее колебание, но сейчас я ничего не могу сделать. Она слишком хрупкая и слабая, чтобы показать мою власть.