— Только я ведь и вовсе не собираюсь обогащаться, да и сами вы мне, Варвара Николаевна, больше как женщина интересны, а не как средство обогащения и знаний о будущем мироустройстве!
— Ага, а сами утром даже и ручку мне не поцеловали!
— Так зачем же я буду вам ручку целовать, если в щёчку могу? — тут без всяческого спросу он меня к себе привлёк, и в шутку чмокнул в то самое место тёплыми губами, чуть отстранился и добавил: — Да и не только в щёчку, в ваши алые губки тоже!
И так запросто в его объятья попав, я и растерялась сразу. Он же, колко щекоча усами, меня уже нешуточно прямо в губы целовал. Потом с заметной неохотой выпустил.
— Не философская надо признать у нас беседа выходит… — вспоминая наш первый раз, и что на похожем же диване оно и было, я с какой-то опаской чуть от Фомы Фомича отодвинулась.
— А с вами, Варвара Николаевна, мужчине никак невозможно философствовать, особенно когда вы такая хорошенькая, — похоже, что уже прощаясь, он крепче мою руку сжал.
— Готова-то, барин, банька, — чуть дверь приоткрыв, оповестил его Семён. — Идти можно-с...
— Тогда вы читайте, — возвращая мне книгу, поднялся Фома Фомич. — А о князе Михаиле Черниговском опосля уже поговорим.
И уходя, на этот раз он всё же трепетно мою ручку облобызал. А я, в себя придя, с печальным вздохом тот самый манускрипт какого-то Глинки раскрыла. А то вдруг мой барин, когда-никогда про этого князя ещё вспомнит, а я и представления иметь не буду, кто был такой и чего сделал; хотя, больше так казалось, что и та наша философская беседа совсем не в том русле потечёт.