А там мать пусть сама разбирается, взрослые, поди, люди.
В спину мне донеслось нечто не слишком приятное и потому едва различимое за гомоном десятков голосов, но я уже выходила в коридор и потому предпочла не расслышать.
— Руслана Алексеевна, Руслана А-алексеевна!
Я мученически закатила глаза и остановилась.
— Ну что тебе, Пахрачёв?
Парнишка, весь взъерошенный, тяжело отдыхивался в сторону, но смотрел решительным взглядом.
— А-а. Ты опять... — разочарованно протянула я, пытаясь незаметно слиться с толпой студентов или прикрыться Булкиным, как раз в этот момент проплывающим мимо.
— Я нет... То есть.., да, конечно... Фух.... Но сейчас нет.
Господи, да что вы все разговаривать-то не умеете?
— Не знаю, как ты с такой дыхалкой по горам бегаешь, но с коридорами она явно не справляется. Коротко и по существу. У тебя три секунды.
— Вот, — мальчишка ткнул в меня одновременно кулаком и горящим взором, и я потянулась к очкам. Как довольно заулыбался Пахрачёв, я, конечно, уже не увидела.
— Если ты надеешься, что за это я всё-таки возьму тебя летом в Анды... Что это, Саш? — я осторожно перебирала пальцами по лёгкой металлической трубе с кривой ручкой и толстыми стёклами, отчётливо напоминающей карликовый телескоп.
— Мы летом в Саянах были. С клубом.
— Нашёл? — линзы были непривычные, слоистые и наверняка нерабочие. Я понюхала трубку и осторожно потёрла тёмный край, покрытый нечитаемыми под окислами символами.
— Можно и так сказать, — пробормотал студент и усмехнулся: — Джина нет, мы проверяли.
Я посмотрела на развеселившегося паренька поверх узких прямоугольных очков и строго объявила:
— Отнесёшь в лабораторию, я после занятий посмотрю. Если хочешь поучаствовать, велкам, — и прогуливающейся походкой пошла дальше.
Я уже говорила, что день был чудесный? Так вот, он действительно был. Солнце светило, студенты шуршали. Ничего не болело… что в определённом возрасте уже воспринимаешь, как истинную благодать.
Да и хорошо мне тут было. Университет я обожала с самого детства, когда ещё папенька с собой на работу брал. Здесь прекрасным было всё: запах старого лака, скрипучий паркет, облезающая краска вон там, у лестницы и высоченные двери, гул молодых голосов... Это были одновременно неизбежность и призвание, наверное.
Отец научил меня всему лучшему, что во мне было: любви к звёздам, к людям и к жизни.