– Это в нашем-то Эльмлинде чудеса? – удивился рыцарь. – Ну что же. Решили не убивать – и прекрасно. Разумное решение, делающее этим остолопам честь. Но всё же приглядывай за ними. Понятно?
На круглом юношеском лице засияла ещё более широкая улыбка. У Тенвена были неплохие зубы – только один слегка отколот с краю – и яркий румянец на тугих щеках. Мальчик уже немного отъелся после Хадрифорда, оправился после всех его ужасов, вот и улыбаться начал всё смелее и чаще. Рыцарь подумал, что завидует юноше. Он до сих пор помнил оплот командора Титольфа как мрачное узилище, оказавшееся к тому же полным лжи и омерзительного обмана. Он и ехал-то из Хадрифорда в Эльмлинд, чтобы доложить Великому Мастеру о Титольфе.
Но что за холод пробрал его посреди этой ужасной, слишком невыносимой для конца весны жары? Ведь не воспоминание о замке настолько резко накрыло рыцаря? Азенальд огляделся по сторонам и вздрогнул. Ведьма!
Ведьма, связанная, снова с кляпом во рту, сидящая в клетке согнувшись в три погибели, глядела на него таким страшным взглядом, словно желала заморозить прямо в седле. Она словно видела его насквозь. Всего! Едва не уничтоженного совсем недавно крушением высших идеалов, с пошатнувшейся Верой, с искорёженной Любовью и почти без Надежды.
Всё-таки правы были крестьяне: ведьма, она и есть ведьма. Вон как зыркает! Что она там о проклятии говорила?
Азенальд осенил себя знаком Обода и прочитал молитву, отводящую беду.