Мы носили вязанки долго. Туда час, обратно - час. Это примерно, но всё же... Мне казалось, что прошла целая вечность! Укусы чесались, и, кажется, у меня поднялась температура. Пришлось Ень Гуну самому отправляться за остальным материалом - я выпила таблетку парацетамола и привалилась к пальме, ощущая, как всё вокруг плывёт и качается. Я заснула? Проснулась рывком, сразу почуяла дым, увидела Ень Гуна у нового костерка, успокоилась. Сердце, бешено застучавшее, стало замедлять свой сумасшедший стук. Если мой монах здесь, значит всё хорошо.
- Прижать! - выстиранная полоска бинта, сейчас мокрая и прохладная, сложенная в виде плотной колбаски, легла в мою руку. Парень указал мне на лоб. Да, у меня всё ещё есть жар. Прижала ткань ко лбу и блаженно застонала.
- Всё готово? - простонала я и с трудом открыла глаза. В них будто кто песка насыпал и по гире пудовой к векам привесил.
- Нет. Я принёс... дерево, но нашёл тебя... Лекарства? - я протянула ему блистер, показывая, что одно из делений пустое. - Хорошо. Мы будем здесь до утра. Тепло, огонь, завтра строить дом.
Мой заботливый спутник сделал для меня ложе из пружинящих листьев. Такие большие, как лопушки. Он выложил их в таком порядке, чтобы они где-то на треть перекрывали друг друга. Получился мягкий матрасик. Уложил меня, снова сбегал к воде, намочил повязку. Напоил горячей водой, в которой заварил какие-то травки. И поддерживал огонь большую часть ночи. Как, чем он его подпитывал... Может половину того нашего хвороста истратил? Не знаю... Я просыпалась часто, чтобы со страхом вглядеться в ночное небо, полное звёзд, увидеть его силуэт на фоне костра, выдохнуть и снова провалиться в сон.
Разбудила меня жажда и простая потребность в туалете. Монаха не было видно. Прошла к водопаду, попила, даже рискнула посетить кустики, пристально вглядываясь в них, опасливо пошаркала подошвами кроссовок в поисках личинок, змей и так далее. Пора бы сменить белье. Но смены не было. Постираю - решила я и разделась. Кто-то охнул сзади, обернулась и увидела Ень Гуна. Он был до того сконфужен, лицо и шея мигом покраснели, глаза в пол. И тут же сбежал! Я тоже смутилась порядком. И загрустила. Нам же здесь жить неизвестно сколько! А мы как чужие... Мы и есть чужие. Он стал на путь самопознания, выбрал гармонию с собой и миром, а также жизнь без соблазнов. Насколько я знаю, монахи не имеют дел с женщинами, не пьют вино и не едят мясо. Мысли о нелёгкой доле монахов помогали заглушить страх, стыд и тошноту на душе. Так бывает, когда ты предчувствуешь беду. Ты гонишь её, не хочешь о ней думать, но всё в тебе вопит, что это будет, будет, и ты ничего с этим не можешь поделать!