Мебель в большом кабинете была расставлена так, что увидеть директорский стол вместе с креслом можно было лишь повернув голову вправо, при этом предварительно сделав пару шагов внутрь комнаты. И Татьяна Алексеевна, за все время работы убиравшая в кабинете не единожды и знавшая расположение каждого предмета интерьера наизусть, очень удивилась, что увидела стол сразу же, с порога – он косо стоял прямо у окна с опущенными жалюзи, выглядя там совершенно некстати. Там же в кучу сбились кофейно-белые кресла для посетителей, в полумраке походя на стайку испуганных зверьков. Спинка одного кресла была перекошена, другое, просев набок и лишившись подлокотников, слегка завалилось на соседа. Это было странно и даже как-то дико, это почти отвлекало от запаха, потому что беспорядок здесь был нонсенсом. Уборщица повернула голову и удивилась еще больше, обнаружив на том месте, где прежде был стол, большое массивное зеркало из учительской, упиравшееся в монохромное ковровое покрытие гнутыми золочеными ножками. Зеркало было развернуто в глубь кабинета и чуть наклонено вперед, словно бы для удобства кого-то, кто сейчас в него смотрел, за этим зеркалом спрятанный от взглядов вошедших. Кабинет наполняла абсолютная тишина. Если кто и смотрел сейчас в зеркало, делал он это очень тихо.
- А чего это?.. – неопределенно произнес завхоз сквозь пальцы, оставив вопрос без окончания, и уборщице подумалось, что Степанычу вряд ли нужен был какой-то ответ, и сказал он это просто так, для собственного спокойствия, словно живой звук голоса в кабинете что-то менял, хотя она-то не сомневалась, что ничего поменять тут в лучшую сторону уже невозможно – она была хищницей с большим стажем и отлично разбиралась и в запахах, и в оттенках тишины. Завхоз нажал на настенный выключатель, продолжая удерживать другую руку в районе носа и рта, и кабинет мгновенно стал ярким, и запах, казалось, тоже стал намного ярче. Все трое уставились на обратную сторону зеркала, потом завхоз с шатающейся и пучащей глаза Галиной Львовной двинулись вперед, обходя зеркало справа, в то время как Татьяна Алексеевна качнулась в другую сторону, выглянув из-за зеркала слева.
В некотором смысле в гладкий зеркальный эллипс действительно кто-то смотрел. За зеркалом обнаружилось роскошное кожаное директорское кресло, содержавшее в себе хозяина кабинета – точнее, как тут же подумала уборщица, предположительно хозяина кабинета – у него было примерно такое же телосложение, такой же знакомый синий костюм в полоску и такой же зажим на галстуке с синей французской лилией. Так же на шее сидящего почти прямо над воротником рубашки темнела похожая на гриб родинка, идентичная той, что всегда украшала шею Георгия Геннадьевича. Более точное опознание затруднялось тем фактом, что чуть выше родинки шея человека в кресле обрывалась ровным аккуратным, словно на анатомических муляжах, срезом. Согнутые руки сидящего локтями упирались в подлокотники, а кисти покоились на коленях, также согнутых, причем очень сильно – сиденье кресла было опущено почти до пола. Ладони и растопыренные пальцы удерживали на коленях голову, обращенную к зеркалу синевато-желтым лицом. Для надежности, видимо не доверяя хватке покойника, руки примотали к голове прозрачным скотчем, перехлестывавшим голову под линией волос и через подбородок, отчего брови неестественно уехали вверх, а сильно отвисшая нижняя губа была смята гармошкой. Насчет принадлежности головы уборщица ни на первый, да и ни на второй взгляд ничего бы не смогла сказать точно – перекосившая черты гримаса ужаса отнимала у нее сходство с кем-либо, а таращащиеся в зеркало высохшие глаза напоминали куски грязного пластика. Вокруг кресла расползлась огромная лужа давно схватившейся крови, выглядевшая крайне неряшливо, и Татьяна Алексеевна машинально подумала, что ковровое покрытие загублено безвозвратно. В следующее мгновение все килограммы завуча вместе с костюмом обрушились на пол в глубоком обмороке, завхоз с птичьим писком дернулся назад, и уборщица, аккуратно попятившись и не отрывая взгляда от пальцев, лежащих на висках отрезанной головы почти нежно, заметила: