Лорд Аларик так же молча смотрел на него, и Грегор почему-то подумал, что отец лишь немного моложе, чем был дед, когда умер. А выглядит крепким, здоровым и полным жизненных сил, хотя он-то, в отличие от лорда Стефана, профан. И Аларику-младшему он приходится дедом, как Стефан — Грегору.... И так же, как Стефан, может теперь отстранить родного отца от воспитания сына, наверняка король пожалует ему и это право, если лорд Аларик пожелает. Какая жуткая... несправедливость! И как изощренно мстительна бывает судьба...
— Это вы, — едва ворочая ставшим вдруг непослушным языком, выдавил Грегор. — Это все вы... Вы составили это прошение. Вы посмели...
— Я, — согласился лорд Аларик. — Человек смеет многое, когда ему есть что терять. Я потерял трех дочерей из-за проклятия вашей матери и скорее умру, чем соглашусь потерять четвертую из-за вас. Пусть даже родную не по крови, а по сердцу.
Грегор отстраненно подумал, что еще вчера спасительная ярость вспыхнула бы в нем от куда менее оскорбительных слов, но сегодня гнев только тяжело ворочался где-то в глубине души сонным сытым зверем. Повезло же лорду Аларику!
— Я вас ненавижу, — уронил он, глядя прямо в глаза человеку, которого больше даже в мыслях не собирался звать отцом, и вдруг увидел в них то, чего не ожидал и не желал видеть ни в ком — жалость.
— Я вполне вас понимаю, — проговорил лорд Аларик с бесконечно оскорбительным сочувствием. — Я тоже ненавидел бы человека, отнявшего у меня смысл жизни. Поверьте, будь вы чуть менее похожи на вашего деда... впрочем, оставим это. Я поступил бы так снова. Но если вам легче ненавидеть хотя бы меня — да будет так.
Коротко поклонившись — ровно настолько, насколько положено кланяться главе рода, лорд Аларик направился к двери, но дойти не успел — она открылась, и на пороге возник дворецкий.
— Милорд... — выговорил он с немалым трудом, глядя куда-то между Грегором и лордом Алариком, так что было не совсем понятно, к кому именно обращается. — К вам городская стража. Просят пожаловать в городскую мертвецкую...
— Что? — переспросил Грегор онемевшими вдруг вслед за языком губами.
— Напали на карету миледи! — выдохнул дворецкий. — Кучер убит. И Эмма... простите, милорд, сударыня Эванс! — поправился он, и только эта жалкая оговорка напомнила, что Эванс его племянница.