— За Олькиным самолётиком зашёл, она же без него не уснёт, — пожал плечами Штольский. — Пятница. Сегодня я её забираю из сада, не забыла?
— А, да… — сбавила обороты Аня, но тут же накинулась снова: — Вот зачем ты её приучаешь к непонятным игрушкам?!
— А что тут непонятного? — усмехнулся Штольский. — Самолёт – это самая понятная вещь. Величайшее достижение инженерной мысли. Символ свободы и полёта фантазии, — он поводил в воздухе рукой с раскинутыми пальцами.
— Все девочки как девочки, спят и обнимают плюшевых зайчат, слоников и мишек! — гневливо нахмурилась Аня.
— Тимофеева… ты правда хочешь, чтобы дочь спала со зверем? Символом тюрьмы и мучений?
— Почему это?.. — оторопела Аня, расширив глаза.
— Вряд ли она когда-нибудь увидит счастливого зверя на свободе. Только в клетке, с признаками глубокой депрессии. А на самолёте можно полететь куда угодно. Это побуждает мечтать и жить в гармонии с миром, — он опять вытянул перед ней руку и выжидательно посмотрел в глаза.
— Ну, в общем, это не важно, потому что самолёта у меня всё равно нет, — занервничала Аня, отшатнувшись от приблизившейся руки.
— Семён сказал, что точно у тебя, — Штольский более настойчиво предложил раскрытую ладонь. А на немой вопрос ответил: — Он сам тебе положил в сумку.
— Это ты его уболтал! — обвинила Аня, нахмурившись с подозрением.
— Нет, просто попросил проконтролировать, — и не подумал смутиться Штольский. — Семён сегодня допоздна работает, Олькины вещи привезти вечером в садик не сможет, надо было, чтобы ты утром ничего не забыла.
— Зачем ты вообще звонишь моему Семёну?! — возмутилась Аня.
Штольский приблизился к ней лицом и злобно парировал:
— Затем, что ты никогда мне не отвечаешь!
— Да потому что нам с тобой вообще не надо ни говорить, ни видеться!
— Позавчера ты не считала, что это плохая идея, — ухмыльнулся он, скользнув взглядом в её распахнутый ворот рубашки.
Аня схватила ртом воздуха, потом ещё, изобразив беззвучное красноречие рыбы и наконец тихо сказала, потупившись:
— Не надо, Штольский… Это всегда плохая идея, — она сделала беспомощный жест в его сторону и взглянула так, что только слепой поверил бы в её слова, неуверенно слетевшие с чувственно дрогнувших губ; а её дыхание слишком явно рвалось из груди, призывно округлившейся из кружева внутри незастёгнутой рубашки.