«Кофта, конечно, жаркая, но она приятного светло-розового цвета, который привлекает к себе внимание — как яркое светлое пятно — видно издалека. Так что мужчина моей мечты обязательно заметит меня!» — говорила я сама себе. Но, увы, несмотря на все мои старания, этот негодяй (то есть мужчина-мечта), так меня и не обнаружил — во всяком случае, ко мне до самой посадки в самолёт так никто и не подошёл.
«Может, тебе надо было букет мимозы с собой взять, а? — язвительно хихикнул кто-то внутри меня — чтоб уж наверняка. Как в «Мастере и Маргарите», помнишь?». Но я была уже в благодушном настроении — я не только нашла еду, но и разменяла деньги, чтобы за неё заплатить — поэтому отпущенная в мой адрес колкость меня не задела.
«Точно! В следующий раз берём букет мимозы» — только и ответила я сама себе.
До боя курантов по московскому времени оставалось двадцать пять минут, и мне нужно было успеть за это время сесть за столик кафе и задобрить разбушевавшийся желудок найденной едой.
Пытаясь победить тазик салата, любезно принесённый мне официантом, я и не заметила, как на экране мобильника высветилось 11.59. Я набрала номер мамы:
— Алло, мама! С Новым годом!
— С Новым годом, доченька!
Трубку выхватил брат:
— Ну, это, ну с Новым годом тебя, что ли!
— У вас куранты пробили?
— Да вот сейчас бьют, слышишь? — на дальнем фоне действительно били куранты. — Мама спрашивает, когда у тебя следующий самолёт.
— Блин, вы бы мне хоть пожелали чего-нибудь, что ли, а то «когда у тебя самолёт»…
— Аааа… ну да… ну, это, желаю, — брат растерялся. У нас в семье не принято было говорить тёплые слова и вообще высказывать чувства. Это было чем-то сверхъестественным, как запуск в космос Белки и Стрелки.
— Спасибо. Дай маме трубку.
— Алё, доча, во сколько у тебя самолёт?
— Мам, ну ты хоть пожелай мне чего-нибудь!
— Счастливого пути! — мамин голос дрожал.
— Мам! Ну, ты чего? Нет, чтобы пожелать мне счастья, чтобы с началом моей новой жизни всё у меня сложилось так, как я задумала, чтобы я встретила свою судьбу и была счастлива…
— Желаю… — по телефону не видно было лица, но по голосу было понятно, что у мамы сейчас совершенно потерянный вид. Произнести такие слова, да ещё в присутствии отца и брата было невообразимо. Простые человеческие радости и слово «счастье» нашей семье были чужды.