– Тссс, – приложила палец к губам такая же огненноволосая девица, выбираясь из придорожных кустов.
– Опять на сына княжеского любуешься? – вздохнула девчушка. – Бабушка гневается, негоже, говорит, ведьме к мужику привязываться, коли потом в одиночестве жить. Не гневи бабку, Луша, попадёт же хворостиной!
– Да и пущай попадёт! – отозвалась Луша, бросая прощальный взгляд на крепкую спину княжеского сына. – Разве ж такой жизни я хотела? В лесах от расправы прятаться, да втихую зелья варить?
– Ох, Луша, не нами заведено, не нам и менять…
– Знаешь, что, Марьюшка… А скажи бабке, что не сумела ты меня отыскать, сможешь?
– Тогда она меня того, хворостиной, – шмыгнула носом Марьюшка. – Я бы и сказала, да ты куда денешься? Сгинешь же одна! Сама знаешь, как крестьяне нас встречают, вилами да горящими палками.
Призадумалась Луша. Сестрица правду говорила, едва рыжие волосы в деревне завидят, так крику будет! Тяжела ведьмина доля, издавна повелось, ещё от Бабы Яги, что потерявшихся путников меж Явью и Навью водила. Теперича и ей суждено силы ведьмины от бабки принять да заботы все. А не хотелось дико, аж до солёных слез.
Иногда, лёжа на узкой лавке, служившей ей постелью, мечтала Луша о царевиче, что как взглянет в глазищи её зелёные, так и… Нет, не падёт замертво, влюбится так крепко, что не посмотрит ни на волосы рыжие, ни на силу ведьмину. А уж она ему женой покорной будет. Да не суждено было сбыться Лушиным чаяниям. Если только…
– Идём, Марьюшка, – решилась Луша. – Негоже тебе из-за меня хворостиной получать.
– Неужто силу примешь? – обрадовалась Марьюшка.
– Не приму, – твёрдо ответила ведьма. – И не сгину. Только не выдавай меня, слышишь? Ночью уйду. Есть одно место, где всякой ведьме рады.