– Нет никакой надежды? – бесцветно спрашивал отец.
– Абсолютно никакой, – отвечал врач. – На разум вашей дочери не воздействует лечение. Нет даже крохотного улучшения. Более того, она испытывает боль физическую. Нам не удалось определить природу этой боли. Ее организм выглядит здоровым, но тело болит. Ее мучают частые головные боли, возможно, она отдается во все части тела.
– И как долго она сможет прожить в подобном состоянии? – уточнила мать, менее чувствительная к своему чаду, нежели отец.
– Трудно сказать. Год. Три года. А может и лет двадцать.
– Двадцать лет! – воскликнула мама так громко, что я могла бы ее услышать обычным слухом. Видимо, папа или доктор подумали о том же и, наверное, подали какой-то условный знак, потому что далее она перешла на шепот. – Нам придется двадцать лет оплачивать бесполезное лечение и одноместную палату? Клайт, наша сумасшедшая дочь разорит нас.
– Но что же нам делать, Тамарис? – могла представить я, как печальны сейчас глаза моего отца.
– Есть выход, – нашлось предложение у доктора. – Искусственная смерть. Законам не запрещено, когда речь идет о безнадежных случаях. Думаю, вы поступите мудро, приняв именно такое решение. Избавите девочку от страданий, а себя от расходов.
Мои родители согласились.
Мне было горестно от их согласия, но в то же время впервые за три месяца я чувствовала себя счастливой. Это же счастье – быть избавленной от подобного существования.
День, когда я должна была умереть, пришелся на первый день зимы. За стеклами больничных окон кружили серебристо-белые снежинки, землю уже накрывали первые сугробы, а на ветках деревьев вместо листьев застыли ледяные капли.
Дверь в палату отворилась. Доктор. Следом за ним санитарка. В руках у женщины самый обычный шприц.
Я была готова.