Я подержал в руке тяжелую холодную фигурку, и она нагрелась. А потом спросил:
- А богиня на Крите есть?
- Бессмертная богиня-мать, - Эльпида улыбнулась. - Супруга бога и его мать... Но тебе рано знать об этом. Потом, может статься, ты сам побываешь на Крите и увидишь древние святилища.
Меня в этот миг охватило жгучее желание побывать и на Крите, и в других уголках мира, которых я не видал; впервые я ощутил себя столь же свободным, как люди со здоровыми ногами.
А потом мое внимание привлекли драхмы, лежавшие в ларчике, и я спросил:
- А деньги? Они... тоже мои?
Я немного испугался такой дерзости: до сих пор мне на руки денег вообще не давали, а тем более так много. Но мать кивнула.
- Да, и деньги твои.
Она посуровела.
- Никострат отсудил их у родителей тех мальчишек, что тебя избили. С нами тоже хотели судиться, потому что ты сломал нос Ксантию и вывихнул руку Лампру. Но твой отец доказал, что ты пострадал серьезнее всех и не был виноват в этой драке!
У меня запылали щеки и уши, пока я слушал ее; и больше всего мне захотелось вскочить и убежать. Но бегать я не мог, а гордость заставила меня остаться.
- Тебе... не стыдно за меня, мама? - спросил я. Больше всего я боялся разочаровать ее - ведь на одобрение отца рассчитывать было нечего.
Матушка покачала головой.
- Нет, не стыдно. И, более того, - я горжусь тобой, Питфей. Ты защищался очень храбро: в тебе живет дух твоего отца!
Я улыбнулся, счастливый ее похвалой; хотя сравнение с Никостратом остудило мою радость. Но все равно, для меня наступил очень важный день - я чувствовал это.
- И я могу... сделать с этими деньгами что хочу? - спросил я.
- Я бы посоветовала тебе начать копить их на будущее, пусть это будет твой первый взнос, - ответила мать. - Конечно, я не запрещу тебе их трогать... но реши сам, что разумнее.
Я раздумывал всего мгновение.
- Я решил копить, - заявил я; и тогда матушка улыбнулась, ее синие очи засияли. Вот теперь я был безмерно горд собой.
На другой день я вернулся в школу. Я ощущал на себе много косых взглядов... конечно, все знали о том, что случилось со мной. Пару раз я услышал, как мальчишки шепчут за спиной: «Питфей Гефестион». Но никто больше открыто не смеялся и не приставал.
Ксантий, у которого нос еще был распухшим, злобно посматривал на меня и что-то шипел своим; но тоже не приближался. Я догадался, что дома кое-кого из моих обидчиков выпороли и все они получили внушение от отцов; и вдруг в самом деле ощутил себя особенным. Критский бычок начал жечь мне грудь под хитоном, и тогда учитель прикрикнул на меня и ударил розгами по пальцам за невнимательность.