Главное, не думать, что после своей выходки до защиты диплома я могу и не дойти.
Лучше вообще ни о чём не думать.
Встряхнувшись под издевательскими взглядами большей части группы, я иду к парковке, где, присев на собственный мотоцикл, с кем-то разговаривает Глебов. И хорошо, что разговаривает — так Илья Глебович не заметит меня до последнего. До последнего моего самоубийственного поступка в этом институте.
Десять шагов.
Не думать. Не думать. Не думать. Все мы взрослые люди. Взрослые, ведь?
Семь.
С моим зрением этого расстояния мало, даже чтобы рассмотреть мотоцикл. Я и не пытаюсь, чувствуя, как руки заходятся мелкой дрожью.
Пять.
Дурацкий спор! Зачем я, вообще, влезла?
Три.
Не знаю кто, но поговорите с Глебовым ещё чуть-чуть! Пожалуйста! Провидение, вселенная или Бог, вы просто должны мне помочь! И если повезёт, увлечённый, моих потуг он вовсе не заметит.
Один.
— Морозова? — нахмурившись, вскидывается Илья Глебович, отведя телефон от уха.
Он что нас всех по фамилиям помнит?
Забыть. Просто забыть и сделать одно движение, которое обеспечит мне свидание с давней влюблённостью.
Отключив мозг, я хватаю собственного преподавателя за отвороты кожаной куртки и с разбега касаюсь его губ поцелуем. Детским, поверхностным, но достаточным, чтобы он устроил мне весёлую жизнь в последние несколько месяцев учёбы.
Ладони ощущают холодную гладкость кожи, а мои пальцы, кажется, намертво вцепились в преподавателя. И плевать, что они дрожат, я дрожу, а ситуация в целом не внушает оптимизма.
Интересно, а извиниться потом можно будет? А рассказать про спор?
Пока я жмурюсь, а мозг лихорадочно ищет варианты оправданий, этот… Илья Глебович не имеет таких проблем. Вообще, никаких не имеет, в том числе и тех, что про этику и профессионализм.
Потому что его ладонь ложится на мою талию, притягивая ближе. Потому что твёрдые, холодные губы раскрываются, заставив меня вздрогнуть. И, распахнутые было от неожиданности глаза снова закрываются, потому что он утягивает меня уже в настоящий поцелуй.
В тот, где нет мыслей, нет ограничений, и стеснения тоже нет. Зато есть мои ладони, сомкнувшиеся вокруг его шеи. Есть его руки, прижимающие меня к чужому телу. Есть язык, опытнее которого я ещё не встречала.
И глубокий поцелуй, со вкусом кофе и желания.
— А теперь, Морозова, — ироничным шёпотом, пока я пытаюсь собрать в кучу разбегающиеся мысли, — скажи, что это был спор и, может быть, я даже дам тебе сдать мой предмет.