Лев умел управляться с каром. Но я могла не хуже. Вот Антон – профессионал, но было бы странно, если бы УВБЗшник плохо летал. Единственный плюс был в том, что артист разговорного жанра был сосредоточен на пилотировании и почти всю дорогу молчал.
Концертный комплекс «Юпитер» был не просто велик – огромен. Здесь было несколько залов, вмещавших от пяти до пятнадцати тысяч зрителей. Лев пристроил кар на одной из внешних многоярусных стоянок, опоясывающих здание как кольца Сатурна, и гордо пошёл вперёд. Внутрь пришлось идти мимо сканеров, я занервничала – вдруг заставят снять маску? Но Руйя действительно обо всём договорился. Правда, пропустили только одну меня. Встретили, проводили до лифтов, минуя толпу участниц из других номинаций. Вокруг слышались завистливые вздохи «Везёт этим вокалисткам». И вот когда, спрашивается, успели узнать, кто я?
В кабине скоростного лифта «Юпитера» были зеркальные стены, во всей красе отразившие новую меня: скуластую загорелую Джилиан Вильямс с тугими светлыми кудряшками, широко распахнутыми зелеными глазами и пухлыми губами. И платье сидело идеально, и даже вырез сзади (довольно провокационный, кстати) выглядел пристойно.
Я напомнила себе, что представляю тут «Мегалион», а вовсе не Римскую консерваторию, так что могу позволить некоторую вольность в поведении. Наверное, надо было посмотреть хоть один репортаж с конкурса, но теперь уже поздно. Лифт остановился на сто восемнадцатом этаже, и я вышла.
– Привет, ты Джил Вильямс? – на площадке, отделанной под барокко, стоял мужчина с живыми тёмными глазами и гостеприимно улыбался.
Зубы у него были белоснежные, загар почти чёрный, как у всех темноволосых, широкая рубаха и штаны до колен искрились всеми цветами спектра по ксилонской моде. Я кивнула и тоже улыбнулась. Ему хотелось улыбаться.
– А я Кирк Бирсон, – представился он. – Тебя Руис нашёл? Никак не угомонится, старый хрен. Ну, что скажешь?
Я только покачала головой, а сказать хоть что-то не успела, Кирк не дал. После вопроса «что скажешь», который он вставлял в свою речь, видимо, для связки слов, лился очередной поток его рассуждений о Руйе, его удаче с Латифой – «такая бывает раз в жизни», конкурсе и моём неожиданном тут появлении.
Оказалось, что я готова слушать его и слушать – болтовня была безобидной, а голос красивый, бархатистый, глубокий. Он будил во мне некий атавизм, от которого хотелось пройтись, качая бёдрами и как бы случайно наклониться, чтоб платье натянулось на пятой точке – прямо у него под носом.