— К твоему сведению, мне уже почти тридцать, и я стараюсь следить за своим питанием.
— А причем тут твой возраст? - недоуменно спросил он, отставляя стакан. Скрестив руки на груди, он откинулся на стуле, буравя меня тяжелым взглядом. Мэтт склонил голову, как можно ниже, стараясь быть незаметным, но я была слишком заведена, чтобы обратить на это внимание.
— Притом, что есть такая штука - целлюлит называется, может слышал? – сыронизировала я, Маркус ошарашено замер, а после расхохотался, вызывая у меня неловкость и смущение. На глаза тут же навернулись злые слезы.
Знаю, он прав, но это слишком стыдно признавать, что после всех его похождений у меня развился комплекс, особенно, когда он заявил.
— Ты и так, как доска, какой, на хрен, целлюлит?!
Сказать, что меня это задело – не сказать ничего. Я вспыхнула, как спичка и уже не соображая ничего, выплюнула:
— О, ну естественно, я для тебя «доска»! Судя по последней твоей пассии, тебе больше по вкусу кобылы, компенсирующее размером сисек, отсутствие мозгов.
Маркус побледнел, сглотнул тяжело и кинул взгляд на Мэтта, который теперь смотрел на меня выпученными глазами. Я же, поняв, что сказала, не нашлась со словами. Поэтому резко отвернулась и побежала наверх, слыша, как Маркус неловко объясняет сыну:
— Сынок... эм... мама, кажется, сегодня не с той ноги встала, не обращай внимание.
Господи, как я могла высказать все это при сыне?! Он ведь уже не маленький, все понимает.
Поднявшись в спальню, я начала мерить ее шагами, костеря себя на чем свет, пока дверь не открылась, и на пороге не появился взбешенный Маркус.
— Ты совсем сдурела? - процедил он, закрывая за собой дверь. Я же задрожала от ужаса, меня заколотило и, я попятилась от него, прожигая обезумевшим от страха взглядом дверь. Он же, не замечая этого, продолжал. – Ты можешь высказывать мне хоть тысячу раз все свои претензии, но не смей делать этого при сыне!
— А что такое? - сама не ожидая от себя, вскричала я. — Боишься, что сын узнает, какой его папаша козел? Так он узнает, как бы ты ни старался казаться хорошеньким.
Маркус замер, остановился в метре от меня, устало вздохнул. Оглянувшись вокруг, усмехнулся горько и затем вновь посмотрел на меня и тихо ответил:
— Думаешь, я не понимаю этого? Думаешь, все эти гребаные, четыре года я сидел и видел в небе розовых пони? Считаешь, только тебе тяжело? Ни хрена! Мне тоже, Анна, ибо я должен искать в себе смелость, чтобы просыпаться и встречаться с твоим взглядом, полным осуждения, обиды, а далеко не прощения! Легче сбежать, спрятаться от последствий своих грехов и ошибок, чем сталкиваться с ними каждый день лицом к лицу. Я помню все, Анна, каждое слово, которое сказал тебе, каждый... - он тяжело сглотнул, опустил глаза в пол и продолжил, — удар, который нанес, каждую измену, предательство и унижение. Тебе не нужно напоминать мне о них. Они в моей памяти навечно и, это мое проклятье - каждый день прокручивать в своей голове твои слезы, твои просьбы. Рвет изнутри, Эни, знание, что я сам — вот этими руками, — превратил жизнь, как свою, так и любимых людей в ад. Знать, что стал для любимой женщины жалким подобием мужчины, для сына - конкурентом за внимание матери, для матери - ошибкой воспитания, а для всего мира жертвой ситуации. Я не жалуюсь, но меня достаточно наказала жизнь за тебя, поэтому не трать своих сил, пытаясь задеть меня еще сильнее, я приму это, как должное.