Дышать становится труднее. Почему, ну почему оно не проходит. Мамочка.
Слезы катятся по щекам. Всхлипываю в голос, кажется, теперь уже кричу и реву. Наверное, громко, но мне плевать. Мне, и правда, сейчас очень плохо.
Замечаю, как открывается дверь, но сил на то, чтобы даже посмотреть, кто там зашел, просто нет. Мне больно, больно, больно!
Из глаз стекают слезы. Странно, я ведь не пила, а слезы есть.
Вздрагиваю, когда ощущаю прикосновение теплой руки к своему лбу.
— Что такое, чего ты кричишь на всю реанимацию?
Снова этот голос. Хриплый, грубый. Его голос.
— Кирилл Александрович…
Датчики над моей головой почему-то начинают пищать чаще. Боль. Она просто убивает меня.
— Болит…Нога болит. Сильно. Я звала. Никто не подходил. Мне больно, больно!
Что-то я совсем раскисла, но в таком состоянии, на самом деле, мало что контролируешь.
Наверное, я сейчас выгляжу просто ужасно. Вся красная и зареванная, расстроенная, но сделать ничего не могу. Это сильнее меня. Это невыносимо.
— Все. Тише. Сейчас пройдет.
По руке разливается какой-то холод. Этот доктор. Он вколол мне что-то. Кажется, это было обезболивающее.
От слез я не вижу его. Всхлипываю только, кажется, в голос. С силой сжимаю простынь пальцами дрожащими. До скрипа, до хруста костей.
Пусть пройдет, пожалуйста, пусть пройдет эта жуткая боль…
И она проходит. Отпускает через минуту, и мне становится намного легче.
Вымученная, вымотанная и жаждущая воды, я засыпаю, замечая, как доктор выходит из моей палаты.
Глава 5
— Ромашкина, солнце уже встало.
Приоткрываю уставшие веки, зажмуриваюсь от яркого счета. Что, уже утро наступило…
Поднимаю голову, и вижу пожилого мужчину в белом халате. Не знаю, даже, сколько ему лет. Похоже, что где-то шестьдесят, судя по седым волосам, и отчетливой сетке морщин у глаз.
Стойте…Я помню его. Он смотрел мои рентгеновские снимки, как только я поступила в больницу.
— Как самочувствие, были боли?
— Были. Чуть не умерла от них.
Потираю рукой глаза, и встать пытаюсь, но не тут-то было. Острая боль в ноге пробирает меня всю, и я невольно шиплю. Как же больно…
— Не спеши пока вставать. Рано. Давай, перевязку сегодня я делаю, а начиная с завтра, уже медсестры сами будут.
Тон этого врача, точно как у военного, не дает и шанса возразить. Интересно, все медики такие холодные сухари? Похоже, что да. Это у них, наверное, еще в медицинском институте прививается вместе с отказом от жалости и сострадания к больным.