Эва думала.
Теперь она сумела подняться над фургоном, хотя все одно вынуждена была следовать за ним. Впрочем, это получалось совершенно без усилий. Наверное, даже если бы она пожелала остаться, у нее бы не вышло. Но она не желала.
Она думала.
Сперва старательно представляла, как возвращается в тело, но вернувшись все-таки – получилось далеко не сразу, что доставило немало неприятных минут – поняла, что в теле еще хуже. Она чувствовала яд внутри, и вкус трав, и то, что тело это, пусть и онемевшее, но все-таки болит. Оно живое. Оно устало быть в ящике. И загрязнилось. И еще, кажется, справило нужду, и теперь солома промокла. И одежда промокла. И… и даже если кто-то вдруг остановит фургон, найдет ящик, а в нем Эву, он примет её за бродяжку.
Или вовсе безумицу.
А фургон трясся. Здесь, в городе, дороги мостили крупными камнями, и колеса перескакивали с одного на другой, а еще порой попадали в ямы, и тогда фургон вздрагивал, скрипел и кренился то влево, то вправо.
Здесь дурно пахло.
И дым, поднимаясь из высоченных труб, сплетался с другим. Черный с желтым, а тот – с зеленым. И все эти рукотворные туманы стекали обратно на грязные улицы.
Вот исчезла мостовая.
А с нею и дома относительно приличного вида. Они сменились какими-то жуткими наскоро сколоченными хибарами. Местами их укрывали куски драных одеял. Кое-где горели костры, добавляя дыма. Когда же дорога свернула к реке, то Эва вновь едва не задохнулась от зловония.
Воду покрывала маслянистая пленка, а у берега, в грязных зарослях, стояли куски желтой пены. То тут, то там поднимались пузыри.
Люди… люди были.
Ужасные! Эва и представить себе не могла, что люди могут быть настолько… отвратительными! Она, конечно, слышала про бедняков и даже с матушкой ходила в храм, а еще по домам, где оставляла отрезы ткани и пряники. Но те, знакомые ей, бедняки были все же какими-то… ухоженными, что ли? У них не было уродливых изрытых оспою лиц, на которых порой отсутствовал нос, а то и вовсе кожу пробивали язвы. Они не воняли. Не чесались.
Они…
Они существовали, как весь этот грязный убогий мир, который… что он сделает с Эвой? Кажется, именно тогда она и позвала на помощь снова. Громко-громко. Так, что лошадь, тащившая повозку, шарахнулась, а Стефано – все-таки Эва привыкла звать его именно так – едва не свалился с козел.