Вскоре Бертен придумал новый приём. Кенна обрела брата-близнеца Кенина, который выходил просить конфет для больной сестры, а иногда — наоборот. И только побывав в театре, можно было увидеть очаровательное, больное таинственной болезнью дитя.
В одиннадцать лет она получила свою первую роль — Жоржетта, игравшая горничных и камеристок, слегла, и готовить для хозяйки любовное зелье выпустили её. Кенна была разодета в кружева, волосы её, тогда ещё не очень длинные, уложили на затылке в корзиночку, и зрители, не знавшие, кто вышел на замену, в один голос утверждали, что новая актриска из театра Монтен Блан страсть как хороша.
Так и пошло.
В четырнадцать лет Кенне стало уже довольно тесно в плену назначенного для неё амплуа. Девочка повзрослела и хотя не то чтобы возмужала, но всё острее чувствовала, что ей хочется быть не только служанкой, но и возлюбленной.
Черты лица её оставались тонкими, а волосы стали ещё длинней, но в то время, когда у девочек её возраста уже начинала расти грудь, она оставалась всё такой же стройной и похожей на мальчика. Осознание своей сущности какое-то время терзало её, но в конечном итоге прошло довольно легко: Кенна с младых ногтей видела, как превращается одно в другое всё кругом. Как грубый, любивший выпить сидра Жослен дю Мов, выходя на сцену, превращался в благородного красавца, а пускавшая к себе по ночам по очереди трёх любовников Матильда обращается прекрасной девой. Реже случалось наоборот. У каждого в театре была одна-единственная, навечно закреплённая за ним роль.
Надевая кружевные юбки, Кенна переставала быть собой. Всё, что нужно было делать в этом карнавальном облачении, давалось ей легко.
И так же, как смешалась в её голове череда ролей, смешались в её сердце вера в сказку, присущая всем людям искусства, и понимание того, что всё в жизни имеет свою цену. Кенна существовала на грани мира древних богов и мира шлюх и пропойц. Просыпаясь в рваных панталонах и надевая худые башмаки, она вечером сменяла их на кружева и медь, которую выдавала за золото. И вместе с ней самой менялся мир вокруг неё.
В шестнадцать Кенна всё ещё оставалась изящнее многих девушек, была гибкой, как лоза, и красивой лицом, так что у Бертрана всё более появлялись мысли, что нашлись бы люди, которые куда больше заплатили бы за неё.