Она даже украдкой ущипнула себя за запястье, но ничего так и не изменилось: не исчезла эта мрачная комната, а мужчина, показавшийся вдруг совершенно чужим и даже незнакомым, продолжал говорит какую-то нелепицу, никак не умещавшуюся в голове.
Что-то про честь рода, про долг принцессы, про ответственность перед страной.
– Это великая честь, Вилэй, – вещал отец. – Ты послужишь Инаэр и лично мне, став женой настоящего героя...
Она – совершенно некстати, наверное, – попыталась припомнить героев, причем настоящих. Не получалось. За последние двенадцать лет их попросту не было. Или владыка вдруг вспомнил, что забыл осчастливить кого-то еще тогда? Или, опять же, вкладывал в это слово совсем иной смысл?
В любом случае, выбора не было. В ее венах течет кровь древнего рода, и она с детства знала, что ее жизнь ей не принадлежит – надеялась лишь, что отец проявит милосердие и не выберет глупого, дряхлого или жестокого мужа.
И на то, что торопиться он не будет.
Последняя надежда не оправдалась, и от страха, что остальным тоже не суждено сбыться, мир покачнулся.
Стал нереальным. Совсем как тогда, когда она лишилась памяти и мамы.
Тогда Вилэй забрал отец, и постепенно мир вновь обрел твердость и ясность. Теперь же этой опорой должен стать человек, о котором она ничего не знает.
Ей даже имени не сказали.
Благо страны.
Владение Инаэр с северо-востока соседствует с лесом Эр. Диким лесом, Лесом страха, полным живых деревьев, укрытым вечным ядовитым туманом. Вотчина эргийцев и их колдовских тварей.
Немудрено, что блага при таком-то соседстве требуется немало. Как и жертв.
Как оказалось, жертвовать должны не только воины, идущие на это по доброй воле, но и принцессы, мнение которых никого не волнует.
И Вилэй, вряд ли слыша хотя бы половину и совершенно точно не осознававшая услышанное, покорно кивала, в душе холодея от происходящего наяву кошмара.
Но противиться воле владыки не посмел бы никто во дворце.
И в Инаэр в целом.
Воля Солнцеликого – закон.
И даже попытка этот закон нарушить жестоко каралась.
Пока Вилэй была у владыки, ее вещи собрали; не так уж и много их оказалось. Судя по всему, книги и портрет Дайнэ надежно припрятала, и Вилэй выдохнула. Но не успела вдохнуть, как покои наполнили незнакомые служанки. Сначала ее отвели в купальни, где долго и безжалостно отмывали так, будто она была не принцессой, а никогда не знавшей воды и мыла бродяжкой. Затем ее кожу и волосы умащивали драгоценными кремами и маслами, что-то делали с руками и ногтями; хмурились недовольно и даже брезгливо, пытаясь скрыть грубый льдисто-голубой рубец на левом плече, о происхождении которого Вилэй ничего не помнила и который не взяло ни одно снадобье из приготовленных самыми лучшими лекарями – лишнее доказательство безнадежной ее неидеальности; потом принцессу, словно куклу, обряжали в новые, тяжелые и неудобные, одежды и укладывали непривычно послушные локоны в сложную прическу, от которой, как и от избытка благовоний, нещадно разболелась голова.