- Ван Лилян-а, - протягивает он моё имя по-дружески тепло. – Такое суровое имя не помешает чуточку смягчить.
Я повторно закатываю глаза.
- Ван Лилян-а, гляди же, какая кроватка удобная, - идею затащить меня в кровать Чжао Цыянь не отбрасывает, призывно хлопает по одеялу и сюсюкает, как с дитятком. – Чистенькая, никто не покусает.
Бесит!
- Что ж, тогда ложись, затеряйся в Царстве Снов и нарвись на какую-нибудь злобную тварюгу! – от души желаю я, подорвавшись, подобно бамбуку, брошенному в костёр, и распахиваю дверь в коридор.
Тяжкий вздох тут же рвётся наружу и будто зависает под потолком чёрной тучей. От бессилия прикладываю дрожащие пальцы ко лбу, а в мыслях только: «Надоело, надоело, как же надоело… и это что, детский смех?!» Отцепив ладонь от лица, я сталкиваюсь с мальчиком в бамбуковой шляпе. Он оттопыривает детские пальчики, манит ими за собой, не стесняется показать улыбку с недостающими зубками.
Я покачиваюсь, волевым усилием удерживаюсь на ногах и моргаю, прогоняя муть, заволокшую мир. Смех, однако, после этого не пропадает, он превращается в скорбный плач. Ребёнок перестал мерещиться – значит ли это, что плач настоящий? Откуда он?
- Слышишь? – оборачиваюсь к Чжао Цыяню. Слух у тёмного заклинателя должен быть не менее остёр, чем мой, он отличит, где иллюзия, где явь.
- Что? Я много чего слышу, - плечи его прыгают вверх-вниз.
- Будто ребёнок плачет, - поясняю я, почёсывая кулаки.
- А, это слышу!
Я сразу же срываюсь с места, вниз по лестнице, на первый этаж постоялого двора, откуда и доносятся тревожащие меня звуки. В спешке даже не захватываю фонарь, чтобы не было нужды всматриваться в темноту. Завывания дитя тем неуловимее, чем ближе я к кухне. Когда я вхожу на кухню и огненным талисманом, без раздумий затолканным в рукав при одевании, зажигаю найденную свечу, ребёнок уже не столько плачет, сколько давит всхлипы.
- Там, - я подскакиваю – Чжао Цыянь неведомо как образуется за спиной! Следуй он за мной изначально, я бы обратила внимание!
- Там, - повторяет адепт Сюэсэ Хоянь, подбородком указав туда, куда я и без него глядела.
- Знаю, - я крадусь к дальнему концу помещения, где сложены корзины с редисом. За белыми кучами, в самом уголке, вместо редиса в корзине сидит зарёванный мальчик.
Крохотный и потрёпанный, будто бы извалявшийся в грязи, он трёт липкие щёчки кулачками. Однако важно то, что щёчки эти – совсем беленькие, как и глазки: дитя морщится, но не краснеет.