– Довольно! – вмешался Гаргалий. – Возвращайся на свое место, и угомонись!..
– Отвечай на мой вопрос, Аргаст! – Богиня пропустила мимо ушей слова Бога Войны. Сейчас ей был важен лишь мой ответ. – Назови то, что подвигло тебя переступить закон! Во имя Хе́льги, сделай то, о чем я тебя прошу!
А вот удар ниже пояса!
«Запрещенное» имя нельзя произносить вслух. Оно канула в небытие вместе с человеком, кому принадлежало! И никто не вправе его вспоминать, даже мои друзья!
– Ты – подлый трус! – обстановка накалялась. – И я обязательно упомяну об этом при последующей встрече с ней!
Последняя фраза была произнесена настолько громко, что, казалось, даже Боги Равновесия вздрогнули. А уж то, что произошло со мной, не передать и словами!
– Любовь… – против моей воли вырвалось из моих уст.
– Громче! – подтолкнула меня дочь Баллади. – Я не слышу твоих слов! И никто не слышит!
– Любовь. – Уже отчетливее произнес я, но, как понимаю, не достаточно громко.
Богиня все еще была далеко, но мне казалось, что она буквально дышит мне в затылок.
– Еще громче, смертный! Не всем на горе Халгас слышны твои слова! Хельга их не слышит!
– Любовь! – прокричал я, что было сил. – Теперь ты довольна?!
Конечно, ярость моего голоса ни в какое сравнение не шла с Великой мощью Эдуана или Гаргалия, но я сделал для собеседницы ровно то, чего добивалась она и все присутствующие здесь члены Совета.
Другими словами, она меня искусно обманула.
– С позволения Великих и Могучих Богов Равновесия, прошу дозволения присутствовать на процессе теперь не в роли простого зрителя, и не на стороне Совета Богов! Простой смертный обратился ко мне с чистым сердцем, а потому я выступлю в его защиту!
Вот это поворот!
Это была далеко не просьба, она просто поставила перед фактом Богов, нарушая тем самым Великое Равновесие в очередной раз.
Я услышал за спиной шаги, но не видел ее надменную походку. Ауреки все еще удерживали цепи, склоняя меня перед взором Совета, и лишь краем глаза я выхватил длинный подол ее белой накидки, когда она остановилась справа от меня.
Само собой, слуги не пленили Богиню, накинув на нее железные цепи. Не поставили на колени, словно смертного, кающегося перед ликом Богов. И не посмели к ней даже приблизиться!
Но, от этого было не легче. Я чувствовал в уголках еще пока вольной души, что обрек ее на предательство, хотя вынудила меня сделать эта женщина, чьи помыслы и желания были чисты, как слеза младенца.