Только вот запретить — это одно, а на самом деле перестать думать — другое. Я вроде занималась разными делами, а сама все ждала, что вот-вот войдет Алекс. Не может же быть, что он просто так все закончит, даже не поговорив со мной. Я вздрагивала и подскакивала каждый раз, как только открывалась дверь. А если к деревенской дороге двигался чужой возок, то так и хотелось броситься навстречу.
Так прошли зимние праздники, но Алекс так и не приехал. Я утешала себя мыслью, что ему нужно время, чтобы успокоиться, все обдумать, принять ситуацию, потом тем, что началась учеба и ему стало не до поездок. Но даже когда поняла, что он не приедет, я стала ждать письма. Почтальон уже от меня шарахался, я встречала его первая и допытывалась, нет ли для меня чего. А это точно все? А не потерялось ли одно письмо по дороге? А в сумке не завалялось ли? А если я проверю?
В Яблоневке тоже, кстати, праздновали зимние праздники. Не с таким размахом, как в столице, конечно. Но песни, пляски, гулянья были. Молодые парни и девчонки рядились в разных зверей и с песнями ходили по домам. Приезжали и из других деревень, и наши туда наведывались. Очень напоминало колядки из моего мира. Я даже забылась в этой веселой суете на какое-то время. Еще погода радовала, стояли солнечные, не очень морозные деньки.
Но праздники закончились, наступили будни, а с ними вернулась и тоска.
Прождав пару десятидневий, я решила, где наша не пропадала, везде пропадала, и сама написала Алексу письмо. Вдруг он стесняется или его слишком задели мои действия. Пусть знает, что я готова продолжать отношения. Также постаралась объяснить ему мотивы своего поступка, то, что я прежде всего переживала и заботилась о нем.
Когда закончила, началось волнительное ожидание почтальона. Я раз двадцать на день передумывала отправлять письмо. Но, когда приехал почтальон, все же решилась. Купила конверт, запечатала, написала адрес с уверенной лихостью. А вот когда почтовый возок исчез из виду, тут-то меня и затрясло. Захотелось броситься за ним, забрать письмо и порвать на мелкие кусочки.
И потекли дни томительного ожидания. Я была сама не своя. Злилась на Проньку, Гавра и Манефу. Могла ответить грубо. Потом спохватывалась и просила прощения, могла поплакать. Меня еще и жалели. А мне было стыдно за свое поведение и за собственную бесхребетность. Бросили, так прими это с честью, нечего за мужиком бегать.