Я зажмурилась, губы дрогнули, но я не ответила. Потому что он был прав. Потому что его слова — как нож, но каждый удар этого ножа лишь заставлял сердце биться сильнее. Как будто боль была — подтверждением. Подтверждением того, что я существую. Что он меня видит. Пусть и как вещь. Пусть как игрушку. Но всё же…
— Ты ведь ждала, — продолжал он, приближаясь, пока я не почувствовала, как его тело касается моего. Он нависает надо мной, тёплый, тяжёлый, опасный. — Ждала, что я приду. Что возьму тебя. Опять. Что у тебя снова не останется выбора, кроме как стонать подо мной, неважно, что было до, кто был до… Да?
Я кивнула. Медленно. Почти незаметно. Слишком униженно, чтобы вслух признаться, слишком разбита, чтобы солгать.
Он сорвал с меня лиф, небрежно, как рвут обёртку с ненужного подарка. И грудь моя оказалась перед ним — обнажённая, уязвимая, дрожащая от холода и ожидания. Он провёл языком по шее, оставляя влажную дорожку, потом накрыл сосок губами, горячо, нетерпеливо, будто хотел раздавить, забрать, подчинить.
Я вскрикнула, пальцы вцепились в край стола — тот самый стол, где он подписывал отчисления, где он решал судьбы студентов. А теперь он решал мою.
— Сними трусики. Сама.
Я послушалась. Медленно. Стыдно. Он не отводил взгляда, и в его глазах было то самое… холодное, мучительное любопытство, как у алхимика, наблюдающего за реакцией яда на живую плоть.
Я стояла перед ним голая, горящая, униженная. Хотела прикрыться, но не смела.
Он сел на край стола, раскинул ноги, притянул меня ближе.
— Сядь на меня.
Я замерла. Сердце грохотало в груди.
— Боишься?
Я кивнула. Он усмехнулся. Холодно.
— Привыкай. Это будет не последний раз.
Он держал меня за талию — крепко, как будто я могла выскользнуть. Как будто ему хотелось быть абсолютно уверенным, что в этот момент я принадлежу ему. Только ему. Даже если он сам в этом себе не признаётся. Даже если я — не больше чем удобная дырочка, на которую он положил глаз.
Я медленно опустилась, чувствуя, как он входит в меня. Нежно — нет. Бережно — никогда. Грубо. Властно. Сразу до конца, как будто хотел напомнить: всё, что у меня есть, принадлежит ему. Даже внутри.
Я задохнулась, прикусила губу, едва не вскрикнув.
— Так глубоко... — вырвалось у меня.
Он усмехнулся, наклонившись к моему уху.
— Я даже ещё не начинал, Амарелла.